На «Десне» тоже сыграли отбой.

День и следующая ночь прошли спокойно.

— Теперь уже не подойдут турки к косе, побоятся, — говорили между собой матросы.

— Куда уж! Как бабахнуло на том паруснике, так, наверно, у очаковского паши, ха-ха-ха, даже очкур лопнул!

— Так на одном же корабле больше пушек, чем в крепости.

— И все на дно булькнули.

— Хоть передохнут в Кинбурне.

— Надейся, — включился в разговор рулевой, который уже вторую войну начинал в лимане. — Кто видел раненого вепря, кабана дикого? Нет страшнее зверя! Кровь струится из простреленного бока, а он прет на тебя как оглашенный. Так и остерегайся, чтобы острым клыком не подцепил за ребро. Боюсь, не успокоятся басурманы, — покачал он седой, коротко остриженной головой.

Вряд ли кто обратил внимание тогда на его слова. Но на следующее утро весь экипаж галеры был поднят на ноги сигналом боевого похода. Напротив кинбурнской крепости снова вытягивался в линию длинный строй турецких кораблей.

Стоя на мостике, Ломбардо сам отдавал команды. Галера быстро снялась с якорей и под парусами и на веслах понеслась в гирло лимана.

Все было как и десятки раз во время учебных выходов: придавали кораблю самую большую скорость, делали крутые повороты на левый, на правый борт, лавируя против ветра... И все-таки на этот раз Бондаренко испытывал необычное волнение. Все ближе и ближе гремели пушечные залпы, и Петро понимал, что каждый из них может в щепки разнести и испепелить их небольшую, хотя и быстроходную галеру. Если раньше он не думал о смерти — «вражеский парусник» (островок, пустой бочонок на якоре) «стрелял» условно, — то теперь она была совсем близко, дышала на него сожженным порохом, холодила душу свистом ядер и бомб. Как бы ни утомляли его учебные выходы в лиман, Бондаренко всегда был уверен, что рано или поздно они вернутся к своей пристани. Нынешнее же утро могло быть последним в его такой еще короткой жизни.

До турецких кораблей оставалось не более мили. Хорошо видно было, как стволы их пушек извергают огонь и дым, а от залпов дрожат высокие корпуса. Что они с единственным единорогом[124] и шестнадцатью трехфунтовыми пушками сделают против линейных кораблей или даже фрегатов? Петро содрогнулся от мысли о быстрой и неминуемой гибели их галеры: они направлялись в самую середину вражеской флотилии. Он пока еще не догадывался, что затеял Ломбардо, ведь другие галеры и фрегаты так и стоят на якорях. Они одни пренебрегли категорическим запретом контр-адмирала и шли на верную смерть, в самое пекло, под огонь доброй сотни пушек.