— Что он себе думает? — слышал осуждающий шепот. — Ведь эту орду потом не остановишь!

— Как можно позволять янычарам высаживаться на берег среди белого дня? — возмущались другие.

— Не помутился ли разум у его сиятельства? — высказались самые смелые.

Возле шатра осадил разгоряченного коня молодой ротмистр. Увидев коменданта крепости, ловко соскочил на землю и подбежал к нему.

— Скажите его высокопревосходительству, — заговорил он, переводя дыхание, будто не на коне, а на собственных ногах примчался сюда, — что турецкая пехота быстро продвигается в глубь косы. Уже выкопано десять ложементов на всю ее ширину, янычары ставят рогатки, подносят мешки с песком...

— Сколько их? — спросил полковник.

— Чего? — не понял ротмистр.

— Турок.

— Не меньше трех тысяч, и еще высаживаются с лодок...

Конь шарахнулся в сторону и, резко дернув повод, конец которого ротмистр зажимал в руке, чуть было не свалил его с ног. Над головами, извивая дымный хвост, пролетела граната, со свистом пронеслось ядро. Увенчанный небольшим крестом полотняный гребень шатра содрогнулся от его удара в землю. Гремели выстрелы крепостных пушек. Вдоль западного вала ощетинились штыками мушкетерские роты, готовые немедленно кинуться на врага, все ближе и ближе подступавшего к Кинбурну.

— Ну чего тянуть, чего медлить, — нервничали молодые офицеры. — И так уже турок вдвое больше, чем нас.

— А может, генерал-аншеф задумал какой-нибудь маневр, — урезонивали их старшие, которые уже когда-то воевали под начальством Суворова.

— Как же здесь маневрировать, на узкой косе между лиманом и морем? — удивлялись первые. — Пора уже встретить турок!

— Встре-е-тим.

От хутора Биенки возвращались казачьи сотни. Рядом с лошадьми плелось несколько десятков пленных янычар. Одни шли понурившись, с обреченным видом, другие затравленно посматривали из-под бараньих шапок.

— И ты, стерва, еще называешь себя запорожцем? — подталкивал ратищем[128] своего бритоголового пленника всадник. — Запорожцы здесь землю свою защищают от нехристей, а ты приплыл паскудить на ней!

— Так обманули же, — бормотал бритоголовый. — Каюсь. Ну, хотите, землю есть буду, только простите, — падал он на колени, набивая перекошенный рот рыжей смесью песка, глины и конского навоза. По его небритым щекам текли грязные ручьи слез.

— Вставай! Нечего расквашиваться! — прикрикнул на него казак. — Обманули его! Кается теперь, дрянь. А у самого вместо башки что — кендюх?[129]

На западный вал, где в окружении офицеров стоял Суворов, поднялся генерал-майор Рек.

— Ваше сиятельство, янычары разбиты, — доложил он коротко. — Их суда ретировались.