Старое кладбище закончилось. Я прошел в открытые ворота, повернул на знакомую тропинку, выводившую на главную аллею нового кладбища. Здесь было жарко и душно — разросшийся розовый, фиолетовый, лиловый люпин распространял волны сладкого, одуряющего аромата. Было очень спокойно. Гул пчёл, шелест травы, редкий стук ветвей старых берез, сталкивавшихся где-то над головой самыми верхушками. Белёсое раскалённое небо, по которому изредка проползали прозрачные тени от разорванных в клочья облаков.

На меня смотрели бесчисленные глаза. Старики подслеповато всматривались в вечность. Мужчины и женщины среднего возраста смотрели на меня напряжённо — так, как смотрят на фотографа, снимающего на казённый пропуск или на удостоверение. Эти могилы были побогаче. Люди отмечают своих кормильцев иначе, чем давно отживших своё стариков. Это уже были не кресты, а чёрного камня памятники, которые отличались проявлениями фантазии заказчиков и местных умельцев по граниту — рисунки погасших свечей, распятых Спасителей, сломанных берёзок, увядших цветов и застывших в полёте голубков украшали свободные места полированных поверхностей. Памятник за памятником.

Лица, лица, лица. Даты, даты, даты.

Изредка воплем, истошным криком сияли особенные, богато украшенные могилы с красивыми оградами, самыми лучшими цветами, ёлочками, бантиками, игрушками, всегда свежими конфетками на холмиках без единой травинки. Щёчки, бантики, весёлые глаза детей, радостно ловивших взгляд фотографа, теперь остались серыми отпечатками на чёрном полированном граните со следами помады. Мужчины проходили мимо таких могил, темнея лицами, будто это они не уберегли этих деток. А женщины обычно останавливались группками, врастали в землю, материнский инстинкт брал их за душу, и они тихо рассказывали друг другу такие разные и такие одинаковые в своей беспощадности истории нечаянных потерь.

Вот и моё место.

Я открыл калиточку нержавеющей ограды. Родные лица. Бабушкин чёрный камень раскалился на солнце, но не жёг руки. Я прижался щекой к горячей поверхности. Сердце бухнуло.

— Здравствуй, Тася. Давно меня не было, да?

Я повернулся, сделал шаг к старому серому памятнику из серо-белой мраморной крошки. Дед смотрел чуть вправо. Офицерская форма была ему очень к лицу. А фуражка, как всегда, была чуть на правую бровь. Он всегда носил фуражку чуть набок. Я смахнул шершавый жёлтый лишайник с верха камня, поцеловал овал фотографии.

— Здравствуй, моряк. Ты ждал меня?

* * *

Я оглянулся, ещё не выйдя за ограду. Нельзя оглядываться, уходя с кладбища — это я знал ещё с детства. Вот так. Я это помнил. Уже наступил полдень. Моя дорога не закончилась.