Теперь даже этого не было. Шпиль был, а оранжевого экскаватора, который по вечерам вращался наверху шпиля, уже не было. Жалко. Ещё один кусочек детства лопнул как мыльный пузырь. Вернее, остался только в памяти. Отпечатался и остался жить в ней…

Я ехал по удивительной стране.

Где-то недалеко от Киева, то ли к востоку, то ли к западу, лежала удивительная местность. Закончилась крутая горка, к которой прилепились последние городские дома, змеёй уползли последние городские улицы, и прямое шоссе вытянулось, напряглось шуршащей лентой и понесло покачивающийся автобус, втянуло его в пространство с прозрачными горизонтами под высоким небом. Низкие холмы, словно тесто, были приглажены умелой рукой хорошей хозяйки, извилистые речки выкручивались бесконечными ленивыми петлями, тихонько скользили вдоль илистых берегов, медленно-медленно покачивали высокие камыши, в которых сопела и возилась разная птичья мелочь. Камыши время от времени вздрагивали, когда их стебли, уходившие в тёплую воду, расталкивал очередной прожорливый карп. А может, толстый, жирный линь.

Ленты зелёных, пушистых, мягких ив и вётл опоясывали эти медленные реки, убегали вдаль по широким полям, распаханным до самого горизонта. Вдали, там, где небо бесстыдно целовало землю, синели Мироновские леса, в которых можно заблудиться и блуждать неделю, если, конечно, вы не умеете смотреть в небо. От Мироновских лесов в поле выбегали перелески, которые закрывали холмы зелёным мягким одеялом. По полям прокатывались янтарные волны почти поспевшей пшеницы. В жёлтых водах этого океана были разбросаны бесчисленные деревеньки и хутора, белые хатки которых были похожи на ульи, спрятанные в обязательных фруктовых садах. Высокая, прозрачная дымка не позволяла раскалённому шару в небе обжигать алые, розовые, зеленовато-розовые и белые шары яблок, ярко-жёлтые капли груш, которые закрывали зелёную листву и опасно сгибали ветви деревьев. Зной разносил вокруг садов удивительные, сладкие запахи…

Тень низко летящего самолёта перекрестила солнечный луч, падавший на моё лицо. Я посмотрел ему вслед. С моста через реку было хорошо видно, как «мессер» сделал небольшой вираж вправо, потом круто влево и прочертил трассами людской муравейник, копошившийся у склонов холмов на восточном берегу. Я вцепился в спинку сиденья и смотрел, как там, всего в полукилометре от меня, падали и кричали люди. Они были такие смешные и маленькие — на широком и ровном заливном лугу, такие беззвучные, такие уязвимые, такие нелепые в своей муравьиной скученности, бросавшиеся то вправо, то влево — в зависимости от того, какой вираж закладывал развлекавшийся лётчик. Автобус бежал по дороге, из динамиков что-то рассказывали о своей бесконечно сложной жизни юные киевские рэперы, а я выворачивал шею, чтобы лучше рассмотреть, как среди расстрелянной толпы на коленях стояла моя бабушка, держа на коленях разорванного пополам парня, который выкашливал свою жизнь.