– Дело ведь на самом деле не в искусстве, Калла.

– Но это жизнь моего папы.

– Да. Но этот театр – просто очередное семейное предприятие. Кто-то стрижет овец, кто-то шьет брюки, кто-то водит такси. Твоя семья создавала представления.

– Больше не будет. Я выдохлась.

– И чем ты будешь заниматься?

– Может, наймусь в Оперный театр Филадельфии. Я могу работать в обслуге. Шить костюмы.

– Костюмы? Ты ведь режиссер!

– С этим не сложилось.

– Значит, ты просто бросаешь это дело?

– Оно меня выбрасывает.

– Я понимаю. Книжники и фарисеи американского театра собрались вместе и проголосовали за то, чтобы выкинуть тебя.

– Это все не твои проблемы. Спасибо, что выслушал. Я рассказала тебе то, что никому еще не рассказывала. Наверное, считала, что никто не захочет меня слушать.

Калла посмотрела на свой планшет. Вытащила карандаш и принялась колотить им по поверхности, пока этот звук не вынудил Ники мягко забрать у нее карандаш.

– Ты голодна?

– Думаешь, я поэтому не могу мыслить здраво?

– Да, я так и думаю. Нельзя питаться печеньем и замахиваться на крупные замыслы.

– Избыток сахара, – вздохнула Калла, – ведет к безумным идеям и толстым ляжкам.

– Я все пытаюсь похудеть и стать таким, каким я пришел из армии. Телекамера прибавляет несколько фунтов. Но сейчас мне все равно. Прежде чем я вернусь в Нью-Йорк, почему бы нам не отведать стейка с сыром? В ознаменование нашей долгой дружбы. Это же никого не может обидеть? Обещаю не критиковать тебя. Почему бы просто не поесть?

– И правда, почему бы? – улыбнулась Калла.

– Давненько я не видел твоих зубов. У тебя хорошая улыбка.