— Напишу, но, думаю, не скоро.

— Карахмет тем временем уедет.

Найля тихо вздрагивала при одном упоминании имени богатыря.

— Шла как-то по Купеческой, а навстречу этот гигант. Как он глянул, боже!

— А в цирке не были?

— Нет. Ну что, скажите, за интерес, когда две огромные туши стараются повалить друг друга? Разве есть в этом что-нибудь красивое?

Габдулла подсаживался к ней, спрашивал:

— Куда вы нынче поедете?

— Сперва в Симбирск. Потом в Уфу, Оренбург, быть может, в Омск. А вот на днях было представление… нет, пусть расскажет Кариев.

— А, ты про этого оратора? Ставили мы, господа, «Бедную девушку». Народ валом валит… улица пологая, снизу идет, а на бугре, вдруг вырастает фигура, пиджак нараспашку, руки раскинуты: «Эй, стадо, ревущее по жалкой своей судьбе! Идите смотрите слезоточивые пьески ваших писателей! Даже коровам, когда пастух играет на свирели, приятна музыка, услаждающая их коровью печенку. Опомнитесь, перестаньте мычать, шевельните мозгами, рабы аллаха! Где ваш Ибсен, где Шекспир, Мольер?» — и прочее в том же духе.

— Да попадись он мне, выдрал бы, ей-богу! — вроде шутя, но с жаром высказался Галиаскар. — Что же он, так таки не видит ничего светлого в отечественной литературе?

— Нигилист! — Фатих смеялся, и было видно, что смеется он с удовольствием.

— Нигилистов только нам не хватает, — искренне и мило возмутилась Найля. — Нет, я не люблю тех, кто все отрицает.

— Побольше бы нам нигилистов, — сказал Ямашев, и на него глянули с удивлением, ожиданием. Но он уже поднялся, стал прощаться.

Стали собираться и остальные.

— Да, но кто же все-таки ходил в цирк?

Галиаскар смущенно ответил:

— Я домочадцев водил, очень просили.

— А верно ли, что Карахмет так силен?

— Силен, да не в том штука. Я видел вакханалию квасных патриотов! Я видел такое опьянение, какое может быть только от запаха крови. Впрочем, вам это может показаться только смешным…