– Ничего вкруг нет, други мои. Придётся вновь костры палить да шатры ставить. Ночью ехать не стоит. С пути собьёмся, потом дольше дорогу искать будем… Да и устал я…

Митрофан и другие, нагнавшие его дружинники, с тревогой заглядывали в лицо князю. Но он себя не выдал: спокойно соскочил с седла и первым вытащил из притороченной к седлу сумки топор.

– Чего встали-то? Стемнеет вот-вот. Идём ветки рубить.

Вскоре на прогалине меж невысоких сосен жарко разгорелся костёр. Пламя, треща, поедало сухие смолистые ветви.

Дружинники устанавливали поближе к огню три походных шатра.

Двое воинов сложили очаг, установили треножник, чтобы приготовить ужин. К счастью, ни снега, ни дождя на этот раз не было – небо оставалось ясно. Сквозь синеву проступил изгиб месяца, сделалось светлее.

Один из молодых дружинников, вбивая в землю колья для шатра, потихоньку напевал:

Александр сидел у костра, закутавшись в плащ. Услыхав песню, обернулся:

– Иван! А ты откуда эту песню-то знаешь?

Парень, продолжая возиться с шатром, ответил:

– Во Пскове у нас пели. Я ж псковский. У нас терема и по сей день хороши.

Князь улыбнулся:

– А я думал, песня та новгородская.

Подошедший Митрофан возразил:

– Песни во многих городах сходны, княже. Распевы различны, а словам-то как не быть похожими? Терема новгородские, почитай, не хуже будут псковских. А в Переславле разве плохи палаты княжьи да боярские? А во Владимире? Везде, где их татары дотла не пожгли, только гляди да любуйся.

А и где пожгли, во многих местах уж новые сладили. Не любим мы, русские, чтоб кругом головешки валялись. Нас жгут, а мы, что тот феникс, из пепла встаём. И города наши встают, и храмы. И всегда так будет!

Александр, сидя возле разгоравшегося всё ярче костра, продолжал кутаться в плащ, стараясь не выдать себя и не показать своим дружинникам, что его бьёт озноб. Выдавали князя лишь слегка подрагивающие губы.

Дружинники закончили ставить шатры и продолжали готовить немудрёный ужин – всё в том же походном чане, привешенном на треножнике. В чане варили похлёбку, покуда двое воинов разогревали над огнём ломтики начинающего черстветь хлеба.

Один из дружинников подошёл к Александру, держа в руке окутанную паром миску, из которой торчал черенок деревянной ложки. Осторожно окликнул:

– Княже! Слышь, откушай, покуда не остыло. Вот я и хлебушка разогрел. Поешь.