— Так, значит, ты не веришь ни мне, ни Военно-революционному штабу?

— Не верю!

Ставридин спокойно сказал:

— Ну, если так, ладно. Не веришь — не нужно. Я ухожу и доложу, что Дидов не хочет никого знать. Он действует так, как ему хочется, никому не подчиняется, никому не верит и никого не признает… и не нуждается в помощи… Советская власть ему не закон!

Дидов сжал зубы и нахмурил свои густые брови.

Партизан Данило, тот, что был похож на цыгана-барышника, с тесаком на животе, поглядывал на Дидова огненными глазами. Данило, видно, хотел что-то подсказать, но Дидов не смотрел на него, хотя и чувствовал на себе его взгляд.

Байдыков и Мышкин высказались за отпуск денег штабу, Григорий долго сопел, а потом не выдержал:

— Так же нельзя, Степан. Штаб — это голова. Это военная власть всего движения. Ей надо подчиняться… Мы помогать должны… Деньги я предлагаю выдать штабу без разговоров.

Данило схватился за свою кучерявую голову, охнул:

— Комиссары подберут тебя… подберут…

Дидов засопел, кашлянул, вздохнул и, подняв голову, сказал, запинаясь, брату:

— Ну, вот что, каптенармус… значит, приказываю… стало быть, выдай деньги!

Шумный очень обрадовался, услышав это приказание.

Когда Ставридин уходил, была уже ночь.

Петька провожал его далеко в степь.

— Ну, Петяй, и командир же у тебя! — сказал с огорчением Ставридин на прощание. — Ну и мужик, мать моя фисгармония, облом!.. Хотя бы вы его обтесали маленько, по-пролетарски, право… этак ведь и до греха недалеко.

3

Долго что-то не спалось Шумному. То ему казалось, что по всему подземелью бродят какие-то тени и подстерегают в этой жуткой черноте. Лезла всякая ерунда в голову: будто все эти подпоры, на которых лежит невероятно большая тяжесть земли, не выдержат, земля обрушится всей своей громадой и завалит партизан. Он вспомнил, как страшно было ему в тот день, когда он спускался сюда. Временами ему хотелось выскочить наверх и без оглядки «лупануть» обратно в город. Теперь ему думалось, что от бегства его удержало то, что там, в городе, его ожидала смерть, как ожидала она многих партизан, объявленных вне закона. Здесь было единственное место, где можно жить и откуда можно наносить удары по врагу.