Мышкин улыбнулся.

Ковров тоже улыбнулся и зорко оглядел окружающих. Во взгляде его было выражено: «Так, ясно. Понимаю».

Дидов предложил пойти позавтракать.

— Мне надо бы с народом поговорить, — попытался было задержать его Ковров.

— Пойдем, пойдем… Что ты за комиссар, если не хочешь с нами поесть! После таких схваток надо подкрепиться, а потом и другими делами заняться…

— Да, но белые…

— Да леший с ними! — опять не дал сказать он Коврову. — Надо поесть, а потом и драться.

Лицо Коврова и хмурилось и улыбалось.

Так, с разговорами, они вошли в просторный тупик, где жарко пылала куча углей. Над ней висел котел, в котором Данило помешивал своим тесаком. С жирным лицом и засученными рукавами он напоминал заправского повара. За костром громоздилась огромная каменная плита, покрытая брезентом, на ней лежали два каравая хлеба, кружки и стоял дубовый, ведерного размера, винный бочонок.

— Ну, как там каурма[10]? — осведомился Дидов.

— Готова, — коротко произнес глухим голосом Данило, поднимая свое красное, лоснящееся лицо и поглядывая на Коврова дикими, недовольными глазами.

— Давай усаживайся, товарищи, — скомандовал Дидов. — Огня! Больше света!

Через несколько минут порядочный таз с шипящей бараниной был поставлен на стол.

Дидов, передавая чайную кружку с красным вином Коврову, сказал:

— Разрешаю по одной — и то ради тебя, Сергей. Пьем, ребята, за здоровье товарища Коврова!

Все подняли кружки.

— А я предлагаю выпить за наши общие успехи в борьбе, — живо произнес Ковров. — Здоровье же мое подходящее. За скорейшую нашу победу, товарищи!

— Это само собой! — одобрительно ответил Дидов и залпом выпил вино.

Ковров сообщил собравшимся последнюю новость: Красная Армия отбросила белых от Каховки, подошла к Крыму и ведет ожесточенные бои на подступах к Перекопскому перешейку. Красная Армия заняла Одессу, Херсон, Николаев. Ковров рассказал о восстании французских моряков, о том, как они отказываются стрелять по красным, заявляя, что не будут воевать против Советов.

Это сообщение взволновало всех собравшихся. Лица озарились радостью, глаза сверкали счастьем. Обширный тупик, казалось, содрогался от движения людей и восторженных возгласов: