3

Сидя на солнце, здоровые, сильные казаки, одни с лихо закинутыми чубами, другие с бритыми головами, без шапок, поснимав рубахи, жадно пили горилку и пожирали баранину. По раскрасневшимся, жирным лицам, по дородным телам было видно, что тут собрался народ не простого звания, а родов богатых и сытых. У многих на груди красовались георгиевские кресты и медали. А чем хуже чеченцы? Среди них князей — хоть отбавляй. Целая сотня гордых горных князьков.

— Мы — князья Кавказа!.. Обожатели красивых женщин. Вот какие мы…

Праздник выдался такой, какого деревня Коголча никогда не видала. Казаки пили за павших сослуживцев, за полковых героев, за удачный десант Слащева. Вспоминали Кубань, огромные баштаны, виноградники, табуны и стада.

— Кузьма, ось глянь сюда. Смотри, яка ж красота, прямо як на картине намалевано!

— Эх, раздолье, хлеба! Кони-то в них купаются, только головы видать, будто в реке зеленой. Во благодать им какая, а!

Весь отряд расседланных лошадей казаки запустили в высокую пшеницу, выбросившую колос в четверть величиной, тяжелую, жирную, с наливавшимся уже зерном. На урожай был нынче особенный год — часто выпадали дожди. Казачьи кони рассыпались по полю, чернеющие головы их ныряли во взволнованной ряби хлебов. Потрава разрывала на части сердце крестьян, ожидавших урожая.

— Куда пойдешь, кому скажешь? — говорили они.

— Жаловаться некому.

— Эх, тай хлеб какой! Прямо море колыхается!.. А травы! — любовались казаки, знающие толк и в земле и в урожае.

Пили, ели, рассказывали, как ловили и расстреливали большевиков. Многие вспоминали 1905 год, когда разгоняли рабочих в Петербурге, Москве и Ростове. Хвастались заслугами: как грабили евреев, насиловали девушек, заражали их. Будут помнить, мол, казаков.

Один казак, огромный детина, без рубахи, с широкой, мясистой грудью, бритой круглой головой и загорелым, казалось отлитым из бронзы, изрубцованным в боях лицом, поднялся, покрутил пьяной головой, окинул сидевших казаков мутными глазами и сказал:

— Братцы мои кубанцы! Я — Сологуб Петро. Я — настоящий сын земли кубанской. Дед мой казак, кошевым був. Батько тоже небезызвестный полководец. Брат мой атаман, а я казаком остался… Эх, не було б комиссарской войны, була б царева, я уже большим человеком вышел бы…

Грудной, мощный голос Сологуба разлетался пр площади. Все перестали есть, устремив взоры на казака, а он поднял свой мундир с земли, побряцал крестами и медалями.

— Вот, всем видно, до чего я дослужился. А революция, эта идолова душа, она хочет славу, кровью добытую, отобрать. Заслугу казачью грязными большевицкими ногами топчет.