— Там, на нивах, чего-то неладно. А ну, хлопцы, возьми-ка этих жеребцов да дергай узнавать.

Пять казаков вспрыгнули на лошадей и умчались. Вскоре они вернулись, гоня перед собой двух стариков татар.

— Ага, черти лысые, поганые татары, против казаков? Казаки всегда вас лупили и будут лупить.

— Так вот они что! Казацких коней трогать?! — заревели пьяные, угрожающе поднимая кулаки.

— А ну, вяжи кобыле до хвоста, пускай несет.

— Э, нет, еще хвост коню оторвем. Другую кару надо придумать.

Некоторые предлагали свиным салом губы намазать, иные — выпороть, повесить, но все это было забраковано.

— Повесить это не штука, а вот штука, ежели что-нибудь новое придумать, — сказал Сологуб.

Татары старики плакали, говорили, что у них всего одна десятина и ее побили лошади, что семьи останутся без хлеба, но их с пинками и издевкой потащили к школе. Там их раздели и повесили за ноги, вниз головой, на перекладине ворот.

4

Мултых и Абдулла Эмир вошли в круглую глухую комнату, стены которой были обвешаны темно-серыми, восточной работы, гобеленами. На полу лежал пушистый ковер. У стен были расставлены низкие кресла, отделанные перламутром. На окнах и на дверях висели вышитые золотом розовые гардины. На маленьком раздвижном столике лежала толстая книга, сверкающая серебром и камнями, вделанными в бархатный переплет.

Мултых огляделся, выпятил нижнюю губу и проговорил:

— Недурной у тебя уголок. Это, Абдулла Эмир, настоящий музей Востока.

Мурзак, улыбаясь, отвечал:

— В этом доме бывает мой отец, бываю я. Женщинам, по закону, не положено сюда даже ступать ногой. В праздники курбан-байрам и ураза-байрам здесь бывают муллы, и когда изредка приезжают почетные гости, я также принимаю их здесь, для молитвы. Моему дедушке было от роду сто двадцать восемь лет, он считался самым древним стариком в Крыму. И вот в праздники он выходил отсюда, по этим ступенькам, во двор и целый день принимал богатых гостей. Сколько ни бывало народу — все целовали ему руку, как и подобает по корану. Так как сейчас у нас великий праздник победы над большевиками, то во имя этого праздника мы имеем счастье посидеть здесь, и что ты ни вздумаешь делать сейчас в этом доме, все будет позволено.

— Ладно, ладно, — сказал Мултых, заложив руки в карманы, и свистнул. — Что-нибудь в память моего пребывания мы должны сообразить сейчас. Не так ли?

— О, — вскричал Абдулла, — во имя наших целей, наших общих идей — что угодно! Даже сейчас разрешу здесь пить самые лучшие вина, и хоть с женщинами, и то можно.

— Вот это хорошо. Прямо-таки превосходно, — радостно потирал руки Мултых. — В этой роскоши райский вечер, что мы раньше задумали с тобой устроить, будет как нельзя к месту.