Его голос гулко раскатывался по горе. Бойцы останавливались и, оглянувшись, лезли под плиты, в овраги, за камни.

Колдоба стоял во весь рост и размахивал выдернутой из-за пояса гранатой.

— По кавалерии — пли!

Грохнул недружный залп, за ним второй — уже дружнее.

— Слушай мою команду! — гремел голос Колдобы. — Рота — пли!

Лошадь Мултыха упала. Покатился по траве и сам Мултых, пополз, как уж, шмыгнул в канаву и вдоль обрыва на четвереньках сбежал с горы прямо под ноги наступавшей белой пехоте.

Колдоба окинул взглядом короткую цепочку партизан на склоне горы.

«Мало бойцов осталось, — подумал Колдоба, — все уставшие, раненые… Теперь сила не та…» И, крикнув: «Поднимаясь!» — пошел по склону вверх.

Партизаны увидели, что Колдоба хромает и по лицу и шее его струйками бежит кровь.

— Товарищ Колдоба, тебя ранило!

— Да нет, — отозвался Колдоба, морщась. — Это так, царапнуло.

Он молча шел, вытирая рукавом кровь, а за ним отступала вся цепь, подбирая раненых.

Колдобе хотелось поскорее увидеть Шумного. Он восторгался его находчивостью и ловкостью. Всего минуту назад над всеми висела острая казачья шашка, но Шумный своим пулеметом ударил по кавалерии и спас положение.

Он нашел Шумного в лощине, около пулемета. Молодой командир, широко улыбаясь, поднялся навстречу старшему товарищу. Колдоба порывисто обнял его, потом снял с себя револьвер и подарил ему. Смущенный Шумный неловко потряс большую руку Колдобы.

У пулемета на коленях возился с патронными лентами Али Киричаев в разорванной татарской рубахе, запачканной кровью.

— Вот вернулся… здорово нам помог, — сказал Петька.

Колдоба узнал Киричаева и сурово нахмурился. Не поднимаясь с колен, Али вскинул голову, жалко блеснул белками горячих глаз.

— Прости… моя виноват… шибко моя виноват, — пробормотал он. — Аллаха боялся, Абдуллы боялся… виноват!

— Ну? — еще строже насупился Колдоба. — И опять, часом, забоишься, убежишь?

Киричаев весь затрясся, иступленно прошептал: