— А вы даже плакали, читая их, — в тон ей парировал Сергей Михайлович. — Время, Аня, большая сила. Оно все ставит на свои места.

В бурном воображении Кравчинского уже вырисовывались новые Спартаки. Вспомнилось, какое огромное впечатление произвел на него Рахметов. Именно он, Рахметов, и повел его «в народ», в среду простых людей...

Тесная, неуютная комнатка на Террасъерке гудела грозным гулом возбужденной толпы, боевыми призывами, бряцанием оружия. Холодный, голодный Сергей мечтал: написать бы такую вещь! Разве нет героев, чья жизнь достойна песни, легенды, поэмы! Те же Осинский, Лизогуб. Пусть они не совершили каких-либо особых подвигов, не были полководцами или вождями восстаний, но их жизнь, короткая, яркая, как вспышка молнии, могла бы осветить путь другим, стать образцом для тех, кто борется против самодержавной мглы... Будет время — он непременно напишет, он расскажет об этих апостолах правды и справедливости.

...А вести из отечества поступали самые разнообразные — и волнующе радостные, и печальные, трагические. Радостных становилось все меньше. Единственная за последнее время — покушение на Александра II. Товарищи небольшими группами разъехались в Крым, Одессу, Москву, чтобы подорвать поезд, в котором, как предполагалось, самодержец будет возвращаться из Ливадии. Тиран случайно избежал смерти. Но всем — и правящим, и простолюдинам — стало ясно, что борьба продолжается, что никаким процессам, репрессиям, пыткам не остановить ее.

Кравчинский жил под впечатлением этого события, ставшего сенсацией чуть ли не на весь мир. Он интересовался подробностями, откликами, комментариями. И тут же одно за другим начали поступать известия о новых арестах. Схватили Квятковского, давнего друга, опытного подпольщика... В одном из сообщений говорилось об окончательном расколе «Земли и воли». Вместо одной партии возникли две группы — «Народная воля» и «Черный передел»... Действительно, черный... Черная страница в их истории... Как же теперь обернется дело? Скоро ли вспомнят о нем и вызовут на родину?..

В середине января нового, 1880 года пришло известие о разгроме типографии. Писали, что это был настоящий бой! Группка печатников несколько часов отстреливалась, сдерживала натиск большого отряда полиции и солдат. Жертвы были с обеих сторон. Несколько товарищей погибли, среди них и таинственный Птица. Когда солдаты ворвались в помещение, он покончил с собой...

А спустя несколько дней, в начале февраля, мир потрясло событие, которое вынудило задуматься над собственной судьбой не только русского монарха. В Зимнем дворце, в резиденции, в самом логове царя и его присных, произошел взрыв. Газеты на все лады расписывали, комментировали происшествие. Одни — сочувственно, другие — просто, без лишних слов, третьи — всячески поносили нигилистов-террористов и их вдохновителей из I Интернационала.