— Малатеста здесь, в Лондоне, — заметил Эвелинг.

— Это прекрасно. Непременно повидаю его, — оживился Степняк и продолжал: — После поражения восстания нас девять месяцев держали в тюрьме. От строжайшего приговора спасла коронация нового короля. Кафиеро и Малатеста вынуждены были эмигрировать.

— Я бывал в Милане, — сказал Энгельс. — С последним отрядом повстанцев мы очутились в Швейцарии, а оттуда — через Италию — кто куда.

— В Милане я жил три года назад. Незабываемый город. Какая там библиотека!.. Милану я обязан появлением своей «Подпольной России» — там ее писал, там впервые на итальянском и напечатал.

— Вы знаете итальянский? — переспросил Энгельс.

— Знаю, и, если верить итальянцам, неплохо. Иногда приходилось и писать на итальянском языке.

— Santo dio! — с удивлением взглянул на него Энгельс. — Milano... «Viva LItalia!», «Evviva Mazzini»[9]

Степняк улыбнулся.

— Cari luoghi jo vi ritrovai[10], — шептал Энгельс. — Вы припоминаете легенду о высадке Пизакане, одного из соратников Мадзини? Только народ-герой может создать подобный шедевр.

Энгельс рассказывал о трехстах молодых повстанцах, высадившихся на захваченном врагами неаполитанском берегу, чтобы доказать, что еще не все утрачено, что борьба продолжается. Они упали на землю, целовали ее, на глазах у них блестели слезы радости и счастья. «Мы пришли умереть за наш край», — говорили они. Их было триста, молодых и сильных, и все они полегли.

— Santo dio... — шептал Энгельс. — Cosa fatta capo ha...[11]

Он умолк и долго сидел в глубокой задумчивости. Сергей смотрел на него, волна радости и гордости заливала его душу. «Какой же он! Какое надо иметь сердце, какой ум, чтобы вобрать в себя боли и радости мира...» Мягкий свет, со вкусом подобранная и расставленная мебель, книги — их здесь бесчисленное множество! — все это вместе с негромким разговором создавало особенный уют, побуждало к размышлениям, воспоминаниям, к задушевной беседе. Сергей приглядывался к каждой мелочи, старался как можно больше увидеть и запомнить, сам еще не зная, зачем, для чего. Он думал о том, сколько потерял, не познакомившись с этим человеком раньше, сколько упустил зря времени хотя бы в той же Швейцарии, которая, по сути, ничего не дала ему. Действительно, если бы не Герцеговина и Италия, то все эти годы можно было бы считать прошедшими впустую...

— Sempre bene[12], господа, — отозвался вдруг Энгельс. — Погрустили, и довольно. Человек не может жить только прошлым, каким бы прекрасным оно ни было. Будущее — вот его маяк. Современное и будущее. Перед нами множество вопросов, которые мы должны решать. Возможно, на это потратятся усилия не одного поколения, в борьбе погибнет не одна сотня прекрасных юных героев, и все же будущее за ними, за грядущими молодыми силами.