Доктор смотрит на меня, как на полную дуру.

– Я могу судить по разным признакам, – напыщенно произносит он. – Предположил бы, что она на третьем или четвертом месяце. Мне понадобится ее кровь, чтобы определить точнее. Но на то, что она беременна, готов поставить свой дом.

Я смотрю на маленькую госпожу, отмахивающуюся от другой служанки, которая пытается уговорить ее выпить чаю. И одного взгляда на ее лицо мне достаточно, чтобы понять: она не знает.

Доктор следит за моим лицом.

– О, – говорит он, – она не замужем?

Его голос сочится снисходительностью, и я мгновенно встаю на защиту девушки, которую никогда не могла защитить.

– Не твое собачье дело! И ты будешь следить за своим языком, – шиплю я, – или я поговорю о тебе со своей хозяйкой.

Он склоняет голову.

– Прошу прощения. Если будет угодно, я сообщу госпоже…

– Я разберусь. Ступай. И никому ни слова.

Он выходит. Я выпроваживаю из комнаты и прилегающего коридора всех остальных, включая этого стервятника Хидеки с его бездушными глазами-бусинками.

– А теперь, моя дорогая, давайте уложим вас в горячую ванну.

Как прежде, я провожу Нори в ванную. Как прежде, я раздеваю ее догола и расчесываю ей волосы.

Замечаю полноту ее грудей и едва заметный изгиб живота. Доктор сказал правду. Мой взгляд притягивает шрам прямо над сердцем. Наверное, лучше не спрашивать, как она его получила.

Я мою ей спину и мучаюсь над тем, как сообщить новость этому нежному существу, которое так много страдало.

– Расскажите мне о своей жизни, – прошу я, и она улыбается.

Она говорит долго, пока не остывает вода. Она говорит о бесчеловечном с изяществом; она отмахивается от невыносимого с мрачной улыбкой. Ее голос срывается, когда она рассказывает мне об Акире, но она не плачет. Я думаю, что единственный способ, которым можно пережить такую потерю, – вырезать кусочек своего сердца.

Он был для нее всем.

Когда она переходит к рассказу о своей нынешней жизни, ее лицо светится радостью.

– А ваш возлюбленный, этот юноша… Он станет вашим мужем?