Людовик молча кивнул. От него не ускользнул ещё один плохой знак, незамеченный остальными. В бургундской свите не было женщин. Герцог Филипп всегда любил окружать себя ими — судя по всему он быстро сдавал. И всё же благородный старик приехал сюда, в Перонн — и это значило, что он собирается сдержать своё слово.

Бургундцы приближались — позади паланкина на лошади ехал граф Карл в полном вооружении, его лицо пылало гневом и стыдом, глаза бешено сверкали, и шлем, словно оковавший его голову, отбрасывал странную тень, казалось, придававшую его глазам ещё более странный блеск.

— Остаётся только опустить забрало, и он готов к бою, — промолвил Оливье.

— Он уже готов, — отозвался Людовик, — я многое отдал бы, чтобы отец сейчас красовался на этой великолепной лошади, а сын лежал в паланкине.

— Вам не нужно ничего отдавать за это, сир. Оливье Лемальве сам всё устроит. Вы ведь разделите трапезу с графом Карлом? У меня нет ядер, но есть немного белого порошка...

— Никакой отравленной рыбы, Оливье.

Они встретились в палатке, поскольку король ещё не приобрёл суверенных прав над городом, а граф Карл не пригласил его в свой замок.

— Он говорит, что не может находиться с тобой под одной крышей, — послышался голос герцога из паланкина. Голос звучал по-старчески надтреснуто.

— Отец, прошу вас, не разговаривайте, — сказал Карл довольно резко.

— О, хорошо, хорошо, я не буду. Я только передал то, что сказал ты.

— Прошу вас, не говорите вовсе. Добыча запуталась в сети паука, неужели этого недостаточно?

Филипп де Комин сидел, склонившись над столом; он подшивал к Арраскому договору огромное количество расписок и описаний содержимого каждого из железных сундуков.

— Угодно ли вам пересчитать всю сумму? — спросил Людовик.

Граф Карл ответил утвердительно, Филипп де Комин, казалось, колебался.

— Нет, клянусь небом! — воскликнул герцог, нетвёрдо приподнявшись на локте.

Карл поспешил успокоить его. Оливье пробормотал:

— Цвет этого лица... Оно слишком, слишком красное.

Сквозь ярость старика он разглядел признаки апоплексии, паралича, смерти.

— Людовик, мальчик мой, ведь здесь всё, не правда ли? — грустно спросил Филипп.