— Я имел в виду моих швейцарцев. Они наёмники, ты сам знаешь, и я хотел бы взять их с собой. Могу я взять с собой несколько сотен? Они помогут сократить потери, я уверен.

Герцог не увидел в этом вреда.

— Но только не твоего драгоценного Леклерка.

— О, нет! Он не швейцарец. Мы покончили с клятвами, кузен Карл?

— Мне кажется, ты не принял всё это всерьёз!

— Назовите мне хотя бы один случай в моей жизни, где я нарушил свою клятву.

Обстановка накалилась, король начинал сердиться, и де Комину казалось, что он перестал изображать из себя добродушного, покладистого, глуповатого человека.

— Ну, это правда. Но ты понимаешь, в чём поклялся?

— Тебе кажется, что я не отдаю себе отчёта в действиях, тогда зачем мне было клясться?

Герцогу стало не по себе, и он посмотрел на де Комина. Надо было заколоть его раньше и покончить с этим...

— Если его величество не в своём уме, — сказал де Комин, — то клятвы соглашения теряют силу.

— Три моих друга всё ещё у ворот? — спросил Людовик. — Я видел их из окна. Я бы хотел выйти и отдать им приказы об отступлении.

— О, нет, ты не пойдёшь. Ты не безумен. Я вижу, что ты задумал. Ты сейчас поскачешь обратно к армии.

— О, я не прошу лошади. Я пойду пешком.

Герцог задумался. Король Франции, небритый, в смявшихся вечерних одеждах, смиренно поникший, предстанет перед глазами своих подданных. Ради этого стоит рискнуть.

— Откуда я знаю, что ты скажешь им?

— Пойдём со мной, кузен, — услышишь.

— Нет, нет. Я думаю, мне не следует... — Ему тоже придётся идти, как крестьянину, пешком, потому что если он будет верхом, он уронит своё достоинство. Герцог Карл мог решиться на убийство короля, но только не нарушить рыцарской этики. И к тому же это могло обернуться ловушкой, ему совсем не хотелось меняться с Людовиком местами и становиться пленником самому.

— Ты можешь идти.