– Но…

– Прости, детка, – он нежно поправляет мне волосы, – я должен идти. Позвоню завтра вечером, хорошо?

Молча киваю. Он выбирается обратно в жару и уезжает, помахав на прощанье папе, бредущему по пыльной аллее.

А я остаюсь волноваться в «кадиллаке». Ужин в доме сенатора штата. Мама, задающая тысячи вопросов. Готовая ради меня на любые безрассудства. Выкладывающая на стол хлопковый трастовый фонд.

Спустя три мучительно долгие, жаркие ночи – от Юл Мэй и остальных служанок по-прежнему никаких вестей – возвращается Стюарт. Меня тошнит от сидения за машинкой ради новостей Лиги и писем Мисс Мирны. Сбегаю по ступенькам ему навстречу, и Стюарт обнимает меня так, словно мы не виделись много недель.

Он загорел, белая рубашка смялась на спине от долгой поездки, рукава закатаны. А на губах все та же вечная, почти дьявольская, улыбка. Мы сидим в разных концах гостиной, не сводя глаз друг с друга. Ждем, пока мама пойдет спать. Папа ложится сразу после заката.

Стюарт смотрит только на меня, а мама все разглагольствует о погоде да о том, как Карлтон встретил свою «единственную».

– И мы так взволнованы предстоящей встречей с вашими родителями, Стюарт. Пожалуйста, передайте мои слова вашей матушке.

– Да, мэм. Непременно.

И улыбается мне. Мне в нем столько всего нравится. Когда разговаривает, смотрит мне прямо в глаза. Ладони у него мозолистые, а ногти чистые и ухоженные. Мне нравится чувствовать шероховатость его рук на своей шее. И я солгала бы, если б отказалась признать, как приятно появляться на вечеринках вдвоем. И не нужно терпеть выразительные взгляды и мрачную мину Рэйли Лифолта – он, видите ли, недоволен, поскольку вынужден таскать мое пальто вместе с одеждой Элизабет и приносить мне напитки.

Теперь у меня есть Стюарт. Стоит ему появиться рядом, и я чувствую себя защищенной и независимой. Мама не критикует меня в его присутствии, боится, что он и без ее подсказок углядит мои изъяны. Она не решается придираться ко мне, понимает – я обязательно начну скулить и жаловаться. А это уменьшит мои шансы. Для мамы это грандиозная игра – демонстрировать только одну сторону дочери, дабы настоящая «я» не проявилась, пока не станет «слишком поздно».

Но вот в половине десятого мама расправляет юбку, складывает плед медленно и тщательно, словно заветное письмецо.

– Что же, полагаю, пора на покой. Оставляю вас наедине, молодые люди. Евгения, – многозначительный взгляд в мою сторону, – не засиживайся допоздна, хорошо?

Ослепительно улыбаюсь. Мне двадцать три, черт побери, года.

– Конечно, мамочка.