Представляю, как Юл Мэй пишет мне письмо в тюремной камере. Черт, я даже знаю, о каком кольце идет речь – мать Хилли подарила ей на восемнадцатилетие. Хилли оценила его несколько лет назад и выяснила, что это даже не рубин, а гранат, он почти ничего не стоит. Хилли никогда его не носила.
Звук, доносящийся с террасы, теперь напоминает хруст ломающихся человеческих костей. Я иду в кухню, чтобы дождаться там Паскагулу и получить наконец ответы. Я расскажу папе. Посмотрим, не сможет ли он помочь. Не знает ли он адвокатов, готовых защищать ее.
Ровно в восемь вечера я на пороге Эйбилин. Сегодня должна была состояться первая беседа с Юл Мэй, и хотя я понимаю, что этого уже не будет, но все же решаю прийти. На улице дождь и сильный ветер, и мне приходится придерживать полы плаща. Я хотела было позвонить Эйбилин, обсудить ситуацию, но не смогла заставить себя. Вместо этого практически силой затащила Паскагулу наверх, в свою комнату, подальше от мамы и расспросила обо всем.
– У Юл Мэй был очень хороший адвокат, – рассказала Паскагула. – Но, говорят, жена судьи дружит с мисс Холбрук, и хотя за мелкое воровство положено всего шесть месяцев, но мисс Холбрук добилась, чтобы ее посадили на четыре года. Суд закончился, даже не начавшись.
– Я могу попросить отца. Он мог бы попытаться найти… белого адвоката.
Паскагула печально покачала головой:
– Это и был
Стучу в дверь, и мне ужасно стыдно. Теперь, когда Юл Мэй в тюрьме, я не должна думать о собственных мелких проблемах, но все же осознаю, какую роль вся эта история сыграет в судьбе книги. Если вчера служанки просто боялись помогать нам, сегодня они смертельно напуганы.