– Вы сейчас очень внимательно относитесь к тому, что едите?

Милли поднимает глаза:

– С чего бы? Даже если я опять отдам концы, мне даже «скорую» вызывать не придется. Позову Веру, и все. – Видя, как у собеседницы отвисла челюсть, Милли улыбается. – Шутка. Конечно, я проявляю осторожность. Но я и до сердечного приступа это делала: правильно питалась, принимала лекарства строго по часам. Позвольте вас спросить: вы уже заглядывали в мою медицинскую карту?

– Да.

– Вы верите, что я воскресла?

Кензи краснеет:

– Я не уверена, что слово «воскрешение» здесь вполне уместно…

– Если не это, тогда какое? «Чудо»?

– Я скорее склонна предполагать какую-то чрезвычайно редкую реакцию нервной системы на стресс.

– Ага, – бормочет Милли. – Миз ван дер Ховен, вы верите в Бога?

– Сейчас речь не об этом. И мне кажется, миссис Эпштейн, задавать вопросы – это моя работа.

Милли невозмутимо продолжает:

– Меня это тоже немножко нервирует. Я не из тех, кто через каждое слово возносит хвалу Иисусу. Наверное, я не была бы такой, даже если бы родилась христианкой.

– Мэм, суть этого судебного процесса в том, чтобы решить, где Вере будет лучше. При всем уважении к вам для Бога в моих мыслях места нет.

– Видите ли, – Милли прикусывает ноготь большого пальца и качает головой, – по-моему, вы не правы. Более религиозная женщина сказала бы, что место для Бога есть всегда, но я скажу по-другому. На мой взгляд, в данном случае вы не сможете выполнить вашу работу, не спросив себя, верите вы или нет. Потому что если не верите, то моя внучка будет в ваших глазах лгуньей, и это повлияет на ваше решение.

– Миссис Эпштейн, вы не опекун по назначению суда.

Милли смотрит на Кензи в упор:

– А вы не ее бабушка.

Прежде чем Кензи успевает ответить, подходит официантка.

– Как дела, Милли? – по-свойски спрашивает она у миссис Эпштейн, как это принято в городке, где все всех знают.