Это был конец. Пока. Я остановилась на этом месте, чтобы поспать хотя бы пару часов до поверки. Гауптшарфюрер положил блокнот на стол между нами. Щеки у него горели.
– Ну… – произнес он.
Я не смела встретиться с ним взглядом. В лагере я раздевалась перед незнакомыми людьми, надзиратель сдирал с меня одежду, чтобы наказать, и тем не менее никогда еще я не чувствовала себя такой голой.
– Это все довольно интересно, ведь на самом деле здесь описан поцелуй. Графичным его делает то, как ты говоришь о других… «подвигах» Александра. – Он склонил набок голову. – Замечательно представление о насилии столь же интимном, как любовь.
Его слова удивили меня. Не могу сказать, что я написала это намеренно, но здесь есть противоречие? В обоих случаях действуют два человека: один отдает, другой совершает жертвоприношение. Тут я вспомнила об уроках в гимназии, на которых мы регулярно анализировали тексты великих авторов. «Но что на самом деле имел здесь в виду Томас Манн?» Может, он ничего не имел в виду, а просто хотел написать книгу, которую никто не сможет назвать плохой.
– Я так понимаю, у тебя был любовник.
Голос гауптшарфюрера напугал меня. Мне никак не удавалось выдавить из себя ответ. Наконец я молча покачала головой.
– Что делает этот отрывок еще более впечатляющим, – заметил он. – Разве что не вполне корректным.
Я вскинула глаза и встретилась с ним взглядом. Он резко отвернулся и встал, как обычно после обеда, оставляя мне еду, чтобы я управилась с ней, пока он совершает обход в «Канаде».
– Не… по механике, – сухо добавил гауптшарфюрер, застегивая шинель. – Последний отрывок. Когда Александр говорит, что становится легче во второй раз. – Он отвернулся и надел на голову фуражку. – Не становится никогда.
Моя пишущая машинка исчезла.