Ну, может быть, не его брату.

Не знаю, что шокировало меня сильнее: тот факт, что я развернулась и решительно направилась обратно в сортировочный барак, или осознание того, что меня волнует благополучие моего начальника.

– Простите, герр гауптшарфюрер, – тихо проговорила я, – но это дело величайшей важности.

Он отпустил своих подчиненных и потащил меня наружу, ухватив за рукав. Ветер завывал вокруг нас, снег кружился вихрем.

– Ты не прерываешь меня во время работы, это ясно? – (Я кивнула.) – Может, у тебя сложилось неверное впечатление, но приказы тебе отдаю я, а не наоборот. Я не допущу, чтобы мои подчиненные думали, будто я…

– Шутцхафтлагерфюрер, – перебила его я. – Он устроил драку в столовой.

Кровь отхлынула от лица гауптшарфюрера. Он быстро пошел в сторону поселка, а завернув за угол, пустился бежать.

Я сжала пузырек с аспирином, так и оставшийся у меня в варежке. Побрела обратно к административному корпусу и вошла в кабинет. Сняла куртку, шапку и варежки, повесила их сушиться на батарею. Потом села и принялась печатать.

Я работала все обеденное время. На этот раз чтение не состоялось, и дополнительная порция еды для меня не появилась. Гауптшарфюрер вернулся только в сумерках. Смахнул снег с шинели и повесил ее, нацепил на крючок офицерскую фуражку, потом грузно опустился за стол и сложил руки домиком перед лицом.

– У тебя есть брат или сестра? – спросил он.

Я посмотрела ему в глаза:

– Была.

Гауптшарфюрер кивнул.

Он нацарапал записку на листе почтовой бумаги и сложил ее конвертом.

– Отнеси это в кабинет коменданта, – сказал он, и я побледнела; я никогда там не бывала, хотя и знала, где он находится. – Объясни, что шутцхафтлагерфюрер заболел и не будет присутствовать на поверке. – (Я кивнула, надела робу, еще мокрую, варежки и шапку.) – Погоди! – раздался у меня за спиной голос гауптшарфюрера, когда я уже взялась за ручку двери. – Я не знаю твоего имени.

И это после двенадцати недель работы на него!

– Минка, – буркнула я.

– Минка. – Он опустил глаза на бумаги, лежавшие на столе. Это было самое большее, на что мог пойти гауптшарфюрер, чтобы выразить мне свою благодарность.

Больше он ни разу не назвал меня по имени.