На обед мы едим у Минки сэндвичи с тунцом. Я рассказываю, как дедушка учил меня играть в бридж и как плохо мне это удавалось.

– Сказать, что мы однажды проигрались в пух и прах, – значит ничего не сказать, – говорю я хозяйке. – И вот, когда мы ушли, я спросил деда, как мне следовало сыграть. Он ответил: «Так, будто это не ты».

Минка смеется:

– Как-нибудь вы придете сюда, и мы с вами сыграем на пару. Я вас всему научу.

– Договорились, – заверяю я ее и вытираю салфеткой губы. – И спасибо вам за… ну за все. Но нам с Сейдж, наверное, пора уйти.

Минка обнимает внучку на прощание и прижимает к себе немного крепче, чем обычно, так же поступали и другие бывшие узники, которых я видел. Как будто им невыносимо расставание с тем хорошим, что есть в жизни.

Я держу холодные и хрупкие, как опавшие листья, руки Минки:

– То, что вы сделали сегодня… Я даже не могу как следует отблагодарить вас за это. Но…

– Но это еще не все, – говорит Минка. – Вы хотите, чтобы я пришла в суд и сделала это снова.

– Если вы готовы, то да, – признаюсь я. – Свидетельства выживших узников всегда имели огромное значение. И ваши показания – это не просто идентификация личности. Вы своими глазами видели, как он совершил убийство.

– Мне предстоит увидеться с ним?

Я не сразу решаюсь ответить.

– Если вы не хотите, мы можем записать ваши показания на видео.

Минка смотрит на меня:

– Кто там будет?

– Я, историк из моего отдела, оператор, адвокат обвиняемого и Сейдж, если вы захотите.

Старушка кивает:

– Это я могу. Но если мне нужно будет увидеться с ним… Не думаю… – Голос ее стихает.

Я уважительно киваю. И порывисто целую Минку в щеку на прощание:

– Вы чудо, Минка!