Когда она проснулась, базилика была погружена в темноту, и Тина содрогнулась от холода. Она испуганно огляделась вокруг. Никого. Получается, она заснула здесь, в уголке, и… Тина резко поднялась и направилась к двери. Она была закрыта. Паника. Что нужно делать, если ты оказалась запертой в церкви? Она могла закричать, чтобы ее страх отдавался эхом и многократно множился в сводах, чтобы Арнау оказался в нелепом положении, когда ему скажут, что его мать, подумать только, вот уж недотепа, Боже правый, позволила запереть себя в церкви… Она взглянула на часы. Девять часов вечера, и во всем огромном пространстве собора никаких признаков жизни. Тогда она взяла мобильный телефон и машинально набрала домашний номер. Однако, услышав голос Жорди, говорившего слушаю, говорите, Тина? Это ты? нажала на отбой. Она не хотела, чтобы Жорди знал, что она поехала навестить Арнау. Не хотела, чтобы ее голос раздавался под темными сводами; ей стало бы еще страшнее. Не хотела, чтобы Жорди узнал, что она оказалась запертой в церкви, не хотела, чтобы Жорди узнал, что она вообще вошла в церковь. Не хотела, чтобы Жорди помог ей. Она не хотела Жорди ни для чего.

От нескольких горящих лампочек, источавших тусклый свет, тени казались еще более густыми. Она снова уселась на скамью, угнетенная окутывавшим ее сзади мраком, но готовая ждать, правда неизвестно чего. Через какое-то время она вдруг осознала, что плачет, но не потому, что у нее возникло жжение в глазах, а из-за заполнившего все ее существо отчаяния. Подумала было помолиться, попросить помощи у Бога, но тут же поняла, что обращение к Господу лишь в трудный жизненный момент непристойно. Естественно, что верующие люди живут лучше, чем она. И верить при этом можно во что угодно, пусть даже в политическую идею. Она же всего-навсего вела уроки и делала фотографии и верила лишь в то, что можно запечатлеть на пленке, будь то материальные предметы, воспоминания или чувства. Да, пожалуй, ни во что другое она не верила. Разве что, может быть, в образование как абстрактное понятие. Уже несколько месяцев она не верила даже в Жорди, свою большую любовь, которая за одну ночь превратилась в ее большую ненависть. Вернее, в большое безразличие. Нет, не безразличие, в ее большое презрение. Осознание того, что ты утратила веру в человека, которого безоговорочно любила, – это как если бы этот человек решил вдруг умереть у тебя на руках. В общем, молитве предаться она не могла, не могла воспользоваться неожиданным пребыванием в этой базилике, которая была полностью в ее распоряжении. Разбитая горем, она лишь могла признать, что и ее сын, и муж выбрали для себя другую любовь и отвергли ее собственную.