— Такая прорубь сойдёт? — Лемнер подвел Ивана Артаковича к затянутой льдом воде. Прожектор бэтээра оплавлял сверкающие кромки проруби.

— В самый раз! — Иван Артакович забыл застегнуть длинное пальто, из-под которого в свете прожектора синел камзол, виднелись туфли с серебряными пряжками. На пряжках блестела луна. Казалось, Иван Артакович, делая шаг, пинает луну. — В самый раз!

Солдаты сапёрными лопатками разбили хрупкое стекло льда. Открылась чёрная вода с играющими всплесками прожектора. Хрусталики льда драгоценно сверкали.

— Ну, слава богу, успели! — Иван Артакович смотрел, как африканский вождь бережно ведёт к воде стенающую Ксению Сверчок.

Ксения Сверчок сбросила норковую шубу, наступила босыми ногами на мех. Стянула неудобно вздувшееся на животе платье и осталась в белой рубахе. Медленно совлекла и её. Озарённая прожектором, нагая, с пухлыми, как у рожениц, грудями, с шаровидным глазированным животом, она походила на Еву, изображённую на картине старого мастера.

— Ну, деточка, с Богом! — перекрестил её Иван Артакович. Она подошла к краю проруби, тронула ногой воду, брызнула каплями. Вздохнув глубоко, молча, без плеска, погрузилась в прорубь. Белела в бегущей воде.

— Господи! — поёжился Лемнер. — Как можно в такой мороз?

— Ничего, — успокоил его Иван Артакович, — она у меня морж!

Ксения Сверчок ухватилась за край льда, вытянулась в проруби. Вода колыхала её. Прожектор высвечивал белые колеблемые ноги. Она закричала, забилась, поднимая сверкающие фонтаны.

— Ну, милая, старайся, старайся! — понукал её Иван Артакович, бегая по краю проруби. Было видно, как из Ксении Сверчок выделяются студенистые сгустки. Одни уносились водой, другие прилеплялись ко льду.

— Ксюша, милая, молодец, молодец! — кричал Иван Артакович. Приседал, тужился, словно выдавливал из себя икру.

Ксения Сверчок отметала икру. Без сил, как отнерестившаяся сёмга, колыхалась в проруби, ухватив пальцами ледяную кромку.

— Что стоишь? — грубо крикнул африканцу Иван Артакович. Оба помогли Ксении Сверчок вылезти из проруби. Она была без сил, поскальзывалась. Живот, как пустая котомка, обвис. На неё накинули шубу, отвели в машину, отпаивали из термоса горячим глинтвейном.

— Давай, Лумумба, твой черёд. Не морозь людей! — торопил африканца Иван Артакович.

Африканец отцепил от ягодиц лисий хвост. Смотрел в прорубь, где колыхался жемчужный студень, переливался, пульсировал. Мерцали икринки, темнели точки зародышей. Африканец страшно взревел. То был зов первобытной Африки, рёв леопардов и львов, хрип диких быков и клёкот пустынных грифов. Он разбежался и нырнул в прорубь. Казалось, его утянуло под лёд. Но появилась кудрявая голова, приплюснутый, с большими ноздрями, нос. Он фыркал, выплевывая воду, сверкая белками. Набросился на комья икры. Давил чреслами, обнимал, целовал, кусал, забрасывал себе на грудь, бил ногами, поднимал огненные фонтаны. Из него изливалось семя. Казалось, в прорубь опрокинули цистерну молока. Вода стала белая, густая, в ней сотрясалась икра, взбухала, переполняла прорубь.