Она стиснула зубы.
– Они не могут нас видеть.
– Сейчас нет, но если они случайно выглянут в окно и увидят, что мы идём к их двери, как две подружки на вечерней прогулке, как думаешь, поверят они нашей истории?
– О боже. – Она вздохнула, отбросила в сторону выбившуюся прядь волос и взяла меня за плечо. Когда я снова посмотрела на неё, она неохотно усилила хватку и сунула дуло пистолета мне между лопаток.
– Намного лучше. – Я одобрительно кивнула, когда Ирена заставила меня идти впереди неё. – Не забывай быть убедительной.
– Заткнись.
– Простите меня, фрау ауфзеерин.
– Чёрт возьми, Мария.
Когда мы добрались до фермерского дома, Ирена колотила в дверь до тех пор, пока нам не открыла женщина. Ирена молчала, ожидая, что та заговорит, но женщина выглядела такой удивлённой, что я с трудом удержалась от смеха. Фермер встал в дверях рядом со своей женой и тут же поднял правую руку в знак приветствия. Женщина моргнула, словно выходя из ступора, затем последовала его примеру.
–
– Хайль Гитлер, – сказала Ирена с едва заметным намёком на характерный приветственный жест – то, что она держала меня, давало ей повод не поднимать правую руку. – Фрида Лихтенберг, надзирательница Аушвица-Биркенау.
– Герман Майнхарт и моя жена Маргрит, – ответил он. – Что мы можем для вас сделать, фрау ауфзеерин?
Ирена рассказала нашу легенду, и фрау Майнхарт отошла в сторону, жестом попросив мужа освободить проход. Войдя в дом, я огляделась по сторонам. Это был первый раз почти за четыре года, когда я оказалась в чьём-то доме. Мы прошли по деревянному полу в гостиную, где были диван, ковёр и два кресла. В камине весело плясал огонь, а на маленькой каминной полке красовались свадебная фотография в рамке и несколько детских портретов. Из кухни летел соблазнительный аромат тушёного мяса и овощей. На квадратном столе, накрытом скатертью в цветочек, – блюдо с небольшой буханкой хлеба, две белые салфетки, две ложки и две глубокие тарелки.
Я не знала, почему этот простой дом так поразил меня и вызвал слёзы на глазах. К счастью, плач был уместен для моей роли в нашем спектакле. Когда фрау Майнхарт указала на два пустых стула, я проглотила слёзы и приготовилась сесть, но Ирена остановила меня. Она держала меня на расстоянии вытянутой руки, как будто ей было слишком противно подходить ближе.
– Куда это ты направилась, свинья? Ты ничего не будешь делать, пока не смоешь со своего тела всю грязь.
Если бы я могла, я бы расцеловала её в обе щёки.
Герр Майнхарт поставил перед камином две деревянные бадьи – одну для меня, другую, поменьше, со стиральной доской для моей формы. Затем он набрал воды из колодца, которую фрау Майнхарт подогрела на плите. Закончив, хозяева исчезли в задней части дома, оставив меня наедине с Иреной, – сначала она делала вид, что стоит на страже, но вскоре села за стол спиной ко мне. Даже в лагере ей всегда удавалось избегать моей наготы. Возможно, она не хотела, чтобы я чувствовала себя так, словно меня осматривают; возможно, сомневалась в своей способности вынести это зрелище.