Она тогда рассмеялась, хотя ей очень хотелось сказать: «А ты попробуй еще и дышать вполсилы».

Ибо именно такое ощущение возникало у нее, когда она чувствовала, как сильно ее тянет вырваться из привычной спокойной рутины навстречу некой возможности, некому повороту событий, который, казалось, неизбежно унесет ее и Харлана на самый край опасной пропасти. В любой миг Харлан мог открыть ей свои чувства и изменить все на свете. Подобная возможность в то время помогла ей выжить – отвлекла от непрерывных мыслей о гибели Ивлин, научила сдерживаться, воспитывая мятежных сыновей, заставила не думать о том, что она, возможно, застрянет здесь до тех пор, пока Эммет либо потерпит неудачу, либо окажется победителем, а это может случиться и сегодня, и через неделю, и через двадцать лет, когда ее песенка будет уже спета и она станет старухой.

Но человек вполне способен привыкнуть обходиться и без чего-то существенного. Смогли же бесчисленные здешние авантюристы, значит, и она должна смочь. Сколько бы ни пришлось это терпеть – шесть недель или шесть месяцев. Иногда, правда, приходилось терпеть и год, в течение которого единственной передышкой могла послужить какая-нибудь шумная вечеринка, когда толпа гостей буквально выталкивала ее и Харлана в какой-нибудь тихий уголок, где они и продолжали разговор, прерванный несколько месяцев назад, однако запомнившийся обоим до последнего слова. Каждое из таких свиданий Нора хранила в памяти и постоянно пересчитывала каждое их мгновение, и мгновения эти, выбравшись из своего уголка памяти, охотно исполняли перед ней свой возбуждающий танец. Так проходил год за годом, лето сменялось зимой, а время для них обоих по-прежнему было наполнено встречами и расставаниями.

А затем наступила зима 1889-го – опустошающая души, насквозь промочившая землю своими ливнями. Та зима с легкостью съедала целиком горные склоны, хороня под оползнями целые ранчо и безжалостно глотая тех бедняков, что еще надеялись выпросить у полностью выработанных месторождений хотя бы крупицу драгоценной руды; и все это выглядело настолько катастрофично, что Нора начинала думать, нет ли в этих явлениях природы чего-то библейского. Если мне удастся все это пережить, загадала она, то Харлан вернется, оставив свое последнее место работы в Техасе, а Эммет уедет в Денвер, на ежегодную встречу газетчиков.

Однако в середине марта Харлан вернулся не один, а вместе с какой-то женщиной, которую городские сплетники быстро возвели в ранг миссис Харлан Белл. Вокруг нее клубились самые дикие слухи: ее считали верной последовательницей конфедератов, вдовой какого-то desperado, на которой Харлан был вынужден жениться, и одной из наследниц лесозаготовительной компании «Блеквуд». Ни одному из этих слухов Нора, естественно, не поверила. На эту женщину было достаточно взглянуть, чтобы понять о ней все: она была худенькой блондинкой с хрупкими птичьими косточками, но никакое «атлантическое происхождение» не способно было скрыть ее физиономию типичной провинциалки; глядя на ее крепкие мощные челюсти, можно было запросто подумать, что она съедает по сто квадратных футов сыромятной кожи в день. Ее согласные звуки падали твердо, как камни, практически не оставляя сомнений в том, что ее далекие предки участвовали в разграблении Рима. Харлан, похоже, познакомился с ней в Техасе, когда она пребывала в крайне бедственном положении, официально на ней женился и ухитрился все это скрывать до тех пор, пока она под стук колес своей маленькой черной двуколки не явилась следом за ним в Амарго и не остановилась в гостинице «Битер Рут», записавшись в книге постояльцев как Эмма Кониг-Белл.