Нила укладывают на крест. Йенсу подают молоток и два огромных гвоздя. Он всесилен. Он всемогущ. Он разорвет его тело и душу в клочья. Все знают это, но никто не придет на помощь.
– Он был не один! – Я не могу двинуться, но кричать мне не запретят. – … там распяли Его и с Ним двух других, по ту и по другую сторону, а посреди Иисуса[47].
Лицо Доктора становится недвижимым, как маска. Он выпрямляется и обращает на меня взгляд.
– Сделайте это со мной! Не с ним! Мы одно целое. Сделайте это со мной.
– Ты права. Он был не один. При кресте Иисуса стояли Матерь Его и сестра Матери Его. Хочешь разделить боль с ним?
– Да.
– Это похвально, Флоренс. Это очень хорошо, ибо жена – продолжение мужа. Выйди сюда.
Хватка Кеннела не ослабевает.
– Преподобный, – кивает ему Йенс.
Он отпускает меня, и я прохожу к Доктору. Слышу приглушенное, тяжелое дыхание Нила. Он дышит, все еще дышит.
Доктор притягивает меня к себе и пристально смотрит в глаза.
– Я позволю тебе страдать с ним. Ты будешь у его ног, когда мы покинем его. И ты останешься у его ног, пока его тело не покинут бесы.
– Это нечестно.
– Разве? Ты хотела разделить его боль.
– Я хотела перенести боль за него.
– Он грешник, Флоренс. Твой торг неуместен. – Жестом он просит Кеннела оттащить меня. Я кричу и вырываюсь, пытаюсь его ударить. Я пытаюсь… но он заламывает руки.
На всех картинах Христа рисуют в набедренной повязке – на самом деле ее не было, ведь распятие – это не только казнь, это прежде всего унижение.