– Нет. Оставь…
Он тянется к моей ноге, но я отползаю – не позволяю дотронуться.
– Убирайся! Вон! Пошел вон!
Я не оставлю его. Скручиваюсь у креста. Его кровь. Такая густая и теплая. Капает, отсчитывая минуты его агонии.
Кеннел стоит в тишине пустого зала, смотря то ли на распятого Нила, то ли на меня. Когда он скрывается за дверью, я даю волю слезам. Нет, не слезам. Не только им. Я вою, как дикое животное.
– Что мне делать, Нил? Что мне делать?
Время останавливается. Время течет слишком быстро. Время…
Лицо Нила меняется: круглеет, светлеет, и на нем появляются веснушки. Оно становится лицом Сида Арго. Этот город распял и его. Забрал у меня…
– Прости, прости за все. Я не хотела… Я никогда не хотела тебе дурного.
От слез начинается мигрень, я ничего не вижу. Боль такая сильная, что хочется кричать, но я не имею на это права. Я пытаюсь… нет, я не пытаюсь. Капитуляция – единственный выход. Я могу только надеяться, что его грудь будет вздыматься, когда крест опустят на землю.
– Теперь он чист, – говорит Йенс спустя мучительную вечность, тенью нависая надо мной в рассветном мареве.
Я привстаю, поднимаю взгляд – взгляд, способный прожечь дыру, проткнуть насквозь. В негреющих, но ярких лучах солнца кажется, что его голова окружена нимбом. Но нет! Он не ангел и не дьявол. Сгусток ярости, что поглотит меня.
– Что ты такое?
– Мессия Господня.
Он достает из кармана ключ и отстегивает мою лодыжку.
Крест опускают.
Если бы Господь существовал, он не позволил бы этому случиться. Если он существует и позволяет это, я никогда не стану служить этому существу.
Я свободна, могу идти, но не хочу – я останусь с ним. В Индии вдова восходила на подготовленный погребальный костер подле тела мужа. Ее сжигали заживо, чтобы позволить их душам соединиться в другом мире. Такой же обряд существовал и в Северной Скандинавии. Некоторые женщины уходили добровольно, других принуждали. Если бы я могла, я бы ушла за ним… с