– Нельзя любить слишком сильно или недостаточно. Ты либо любишь, либо нет. Остальное – детали личного восприятия.

– Какая цепкая память, Арго.

– Такая же, как была у него. Касательно тебя. Ты все еще любишь его?

– Да.

– Что такого было в нем, чего нет во мне?

– Я не буду это обсуждать…

Он отталкивается от дивана, вскакивает на ноги.

– Почему, Флоренс? Ты не можешь нас сравнить? Только не говори, что не пыталась. Я делаю это каждый божий день, стоя у зеркала. Я делаю это каждый чертов день. Я соревнуюсь с мертвым братом. Я любил его! Он был всем для меня! Но я соревнуюсь с ним – ради тебя. Но мне не выиграть эту гонку, верно?

– Ее никому не выиграть.

– А как же преподобный?

– Питер, не нужно…

– Я же вижу, как он на тебя смотрит.

– Он не имеет к этому отношения.

– Конечно, – он кивает, закусывая губу, – я просто маленький мальчик, который докучает тебе своими чувствами.

– Ты мне очень дорог, Питер. И ты знаешь это. Но я пришла не за этим.

– Ответ на твой вопрос – нет. – Никогда прежде я не слышала в этом голосе такой холодности, такой боли, такой… обиды. – Я не делал этого с Молли. И не сделал бы, потому что я ждал тебя.

5

5

В доме с фиолетовой крышей непривычно много людей, и все они мужчины – это не к добру. На диване сидит самопровозглашенный король и мессия Господня – доктор Йенс Гарднер, рядом молчаливая тень – Роберт Вёрстайл. Его лицо совсем бескровное, почти синее. В кресле напротив существо порочно-дьявольской красоты – отец Кеннел О’Донахью. Три пары глаз смотрят на меня, когда я появляюсь в проходе гостиной.

– Господа!