— Их развеешь, а они соберутся, с такой-то энергией…

— Жека, ты поражаешь меня.

— Правда?

— Не паясничай. Зачем тебе оккультизм и вся эта чертовщина, если ты знаешь, что Христос воскрес?

— У тебя своя компания, у меня своя.

— Говорю, не паясничай.

— Эту необычную силу, — сказал Вэлос проникновенно, — я получил благодаря тебе, Митя. Вот здесь, в детстве, на этой полянке. — Словно в подтверждение столб дыма дрогнул и слегка приподнялся, обнажая русло ручья с прошлогодним листом на дне, багряно-золотым. — Эту силу ты укреплял и подкреплял своими фантазиями. С какой-то высшей точки зрения, я и есть твоя фантазия. Фантом, так сказать.

— Все ты врешь, Вэлос.

— Может, и вру. Но гипотеза любопытная: с десяти лет я чувствую зависимость от тебя, то есть от твоего воображения. А с твоими евангельскими всадниками просто изнемог. Отпустил бы ты меня, Мить.

— Свободен, Вэлос! — Митя рассмеялся в духе шутовской выходки приятеля. — Верный бес!

Вэлос тоже рассмеялся, выпили („В последний раз, — сказал Митя беспечно. — Ведь больше не увидимся?“), встретились взглядами, Вэлос снял очки: глаза черные, без блеска, непроницаемые и затягивающие. Полузабытое ощущение (детского рассвета — страха и восторга) прошло по сердцу, два мальчика в школьной форме прошли, крадучись, по тропке, кажется, мы играли в разведчиков. Один мальчик поднял пистолет, послышался тихий скрип, громче, назойливей, это скрипит старый грузовик, мы везем бабу Марфу на Ваганьково, любовь и отчаяние, такие живые и чистые, прорвавшись сквозь годы (двадцать три года), подступили к горлу. Митя сказал глухо:

— Я тебе благодарен, Женя, за воспоминание. Но больше так не делай.

— Как прикажете! — рявкнул Вэлос: поединок кончился, как всегда, вничью. — Тебе не кажется, что возле тебя слишком много любящих женщин, готовых защитить Митюшу от любых воспоминаний?

— В каком смысле много? У меня одна.

— И умершие на стреме. Гляди-кась: Марфа, Софья…

— Сонечку я не знал (ее так дед называл, папа говорил), она умерла на Соловках в тридцать пятом.

— Еще: Надежда.

— Да, Полина бабушка. В семьдесят третьем в Орле. На Троицком.

— И еще: Анна.