— Я во все верю. Он был сильный экстрасенс, посвященный…

— Тьфу ты!

— Ну, целитель, учитель — неважно. Евангелие уже проповедано по всей земле миллиардными тиражами на полутора тысячах языках. Что его не все восприняли — это другой вопрос.

— Мне с вами трудно спорить, — признался критик. — Я не богослов.

— Я тоже, знаете.

— Но вам опять не удастся, — продолжал голос снизу из тьмы. — Потому что вы сами сосредоточены на смерти, ищете ее…

— Это ложь и ложь!

— Нет, полной и окончательной победы вам ни разу… — вдруг замолчал.

Вэлос спросил кротко:

— В шейный позвонок вдарило? Сейчас пройдет. Прошло? То-то же.

— Но это вовсе не доказывает, — заговорил критик после паузы, — что все ослабло, все ослабли, связи порваны. Один светлый ум пишет изумительную, вещь, где картины Откровения переплетены с тканью повседневности, сверхреальности с реальностью…

— Что за ум? — Вэлос свесился со своей полки. — Как фамилия?

— Если б и знал, не сказал бы.

— Да я знаю, знаю. Вам-то кто донес, а? Символист, а?

— Не знаю никакого символиста.

«Этим человеком стоит заняться, — подумал Вэлос рассеянно про низлежащего. — Но что делать с Митькой?» Вносят смятение в отпавшие от предрассудка умы — так можно охарактеризовать «изумительные вещи» прозаика. И я, Евгений Романович Вэлос, должен в этом участвовать! Почему я не могу освободиться от него? (Подступало в бешенстве нечто глубинное, давнее.) Несмотря на невроз — удушье, — он не поддается; за исключением одного детского эпизода, когда Вэлос впервые в полной мере ощутил силу и сладость смерти — разве что раскрыться, допустить вспомнить эпизод? Слишком рискованно — вдруг иссякнет сама сила, если порвется эта потаенная крепчайшая связь с другом, драгоценная нить, шелковый шнурок, за который нет-нет да и дернешь. Тем более что друг воспоминание выдюжит — она ему поможет. Эта женщина… Вэлос повертелся под хрустящей простыней… из— под подушки вылетел бумажник, с тяжелым шлепком упал на столик, ночной попутчик нашарил, передал… эта женщина сводит меня с ума, я ее боюсь. Первая попытка (апрель семьдесят пятого, вдруг перегоревшее электричество, поток распущенных волос, словно наэлектризованных; сладострастие такой силы, что он бессознательно — бессознательно, клянусь! — сумел предстать мужем), первая попытка не удалась. Вторая (октябрь семьдесят восьмого, прекрасная встреча после похорон в Донском монастыре; как она швырнула раскаленный гребень и рычала собака) по большому счету тоже не удалась. То есть он познал ее, но слишком кратковременно, одноразово, так сказать, только обжегшись — помешал так называемый Покров Богородицы. А между тем (Митька, озабоченный своими предками, не понимает) полноценное кровное единство — это дитя, наследник. Настоящий наследник! Стало быть, у Вэлоса захватило дух — третья попытка? Нет, разрыв, — шепнул сокровенный голосок, тайный советник, — оторву их друг от друга чужими руками, а там посмотрим.