«Спать!» — приказал мысленно себе и нижнему соседу (по доброте душевной — некоторые чудаки нервно переносят погребение) и уснул, а проснувшись утром, в преддверии Москвы, узнал-таки адрес: Садовая-Кудринская, удобно, в центре.

Сначала завернул домой, принял душ и хорошо позавтракал. За кофе рассказал Марго траурные подробности, живописно описал туалет вдовы, гроб, место захоронения — и детишки послушали, им тоже интересно. «Значит, на Литературные Мостки горьковед не потянул?» — «Ты еще скажи: в саму Лавру! Все забито классиками. И до сих пор действует ужасный пережиток: если ты повесился, то уже не человек». — «А в записке что?» — «Записку забрали куда надо. Знамо что: никого не винит (иначе уже таскали бы), смысла дальше тянуть не видит». — «И все равно, — заключила Маргарита без видимой связи, — никогда не поверю, что ты поперся в такую даль посмотреть на Медного Всадника». — «А ты никогда не верила, что я человек тонкой душевной организации и переживаю за целостность и сохранность Российской империи». — «Пап, что такое империя?» — «Тоже пережиток». — «А что такое пережиток?» — «Что живет вопреки здравому смыслу». — «А что такое…» — «Папе надо делом заниматься, денежки зарабатывать, понял?» — «Понял». — «Умница. Хороший мальчик». — «И я понял!» — «И ты хороший. Марго, я сегодня поздно».

Красный автомобиль с Ленинского проспекта помчался на Ленинградский — к престижному пятачку («Аэропорт» — в народе «Рапопорт»), где живали члены Союза писателей. Которых доктор предпочитал обслуживать на дому, благо дома сгруппированы: члены вечно путали часы приема и норовили поведать замыслы (выбранные, но все равно длинные места из творений), отчего лечебный процесс стопорился. Но Вэлос их искренне любил, лечил и хоронил неутомимо.

За стенкой кабинета азартно грызлись жена с домработницей, можно бы Левушку и пожалеть, да обойдется: сегодня одна жена — завтра другая; при жесткой подагре («капкан для ног» — античная образность) драматург — жизнелюб, драмы широко шагают по стране, и играют в них молоденькие протеже. «Безобразно (по поводу горьковеда), бе-зоб-раз-но. Неужели нельзя найти другой способ?» — «А какой бы предпочли вы?» — «Я люблю жизнь». — «Ну а теоретически?» — «Аристократы духа вскрывали вены в ванне». — «Да, но агония продляется». — «Что ж, они умели наслаждаться каждым мгновением, а особенно последним». — «Ловлю вас на слове, устроим». (Посмеялись, Левушка — с некоторой натугой.) — «Не торопитесь, доктор, благодаря вам я бегаю как мальчик». — «Кстати о мальчиках, Лев, слыхали? Яков-то наш Маков родил сына». — «Маков из парткома? Не может быть!» — «Вот и он не уверен, что сынок — его. Не веришь мне — проведи генную дактилоскопию». — «Что это?» — «Научное достижение, в результате которого устанавливается стопроцентное отцовство». — «Кошмар какой-то!» — «Кошмар не кошмар, а папашкам бегать будет затруднительно. И — статья в Конституции: ловить таких папашек и стерилизовать». — «Евгений, ваши шуточки бывают…» — «Какие шуточки, Лев! Вы представляете, как бы сократилось население, сколько идиотов не родилось бы, не гадило, не сорило, не коптило. Что же касается Якова Макова, я ему говорю (Вэлос посуровел): теперь, заложив династию Яковлевичей, можете умереть спокойно».