— Кирилл Мефодьевич, а как возникла у следователя идея о покушении?

— Наследие террористов. После переворота идея десятилетиями носилась в воздухе, недаром столько осужденных за нее — безвинно. Перестраховка. Ну а в нашем случае, думаю, повлиял трактат. В «богословском бреду» (выражение обвинителя) они выловили план внедрения в радикальную партию. Но Бог не допустил его стать убийцей.

— Откуда вам известен Божий промысел? — спросил я с излишней резкостью. — Может быть, философ и был избран, чтоб прервать свистопляску. Или он струсил, или сам заразился.

— Зло во имя блага дает лишь зло, вспомните убийство Распутина, — возразил старик задумчиво. — После беседы с Евгением Романовичем…

— Почему вы все скрываете от меня?

— Я хочу, чтоб вы вылечились.

— Считаете меня ненормальным?

— О нет. В какой-то степени одержимым, простите. Ваш друг детства, человек верующий…

— Вэлос — верующий?

— Конечно, как и каждый. Только его вера: в создателя — злого демиурга, который создал мир на муки. Вы понимаете? Вот откуда тысячелетние попытки «поправить» Творца. Евгений Романович совершенно искренне пытается избавить человечество от мук, то есть от жизни. Пытается избавить и себя — и вы ему в этом потворствуете.

— Вы абсолютно переворачиваете ситуацию.

— Такой я ее чувствую. В нашей с ним беседе меня больше всего поразила одна странность (а их хватало!), которую я осознал гораздо позже. Я уже рассказывал, что в один момент внезапно позабыл обо всем и с удивлением глядел на человека, сидящего напротив. С улыбкой на редкость обаятельной (я ощущал, что и сам улыбаюсь невольно)… будто бы, знаете, чистый юноша передо мной, милый, умный студент. И как он смотрел на Полину Николаевну — с рыцарской готовностью на все. «Куда ты захочешь». Это была ваша улыбка, Дмитрий Павлович, ваша интонация, жест протянутой руки…

Его слова прозвучали столь неожиданно, дико, что холодно мне вдруг стало, и больно, и страшно — здесь, в реальности древесных теней, темных вод и позлащенных куполов; и в зеркальной поверхности словно отразился шелест крыльев.

— Где он, вы мне скажете наконец? — прошептал я, точно и вправду боясь спугнуть, точно крался кто-то, шурша листьями в глубине, и сейчас раздастся противный скрип.

— Не знаю, — отвечал Кирилл Мефодьевич буднично; больничная реальность восстановилась в утренней прелести бабьего лета. — Тогда при встрече я дал ему свой телефон, третьего дня он позвонил: не у меня ли Полина Николаевна, она исчезла.

— С какой стати…

— Она бывала у меня с Алексеем. И потом, да. Он угадал. Она приходила, соседи говорили, а я в это время разоблачал музыканта. Вчера ездил в Москву, звонил по телефону, который вы мне дали, — никто пока не отвечает.