— Ничего, сами разберутся.

— Опомнитесь, Дмитрий Павлович.

Светлые, когда-то голубые глаза глядели с тихой, но упорной настойчивостью, и вдруг выговорилось то, чего я никогда не говорил и себе:

— Не верится, что человеку можно внушить, околдовать… черт, не знаю!., в общем, овладеть против воли на годы…

— Откуда вы взяли годы?..

— Все случилось, когда я был в Прибалтике. И если это так, я должен освободить ее и от себя и от него. И я это сделаю.

— Нетрудно догадаться, как вы собираетесь это сделать. Но учтите, Дмитрий Павлович, идея не ваша: свобода через смерть. Вы знаете, чья.

Этот оригинальный взгляд на происходящее (мистический: я вскормил-вспоил чудовище — собственного, так сказать, демона) только укрепил решимость: освободиться во что бы то ни стало.

— Берегитесь, Дмитрий Павлович! — продолжал старик горячо. — Кому много дано… да, нелегкое наследство, но достойное.

«Пистолетик», — уточнил я мысленно, словечко моего детского дружка.

— Ваши близкие погибали и побеждали вместе с Россией.

«И трактат», — дополнил я опись, но слова его (как он, наверное, и рассчитывал) задели излюбленные струны.

— Прекрасно сказал другой русский философ: «Назад к отцам — нет; нет — в сторону; но — вперед к отцам». Бог даст, выживем.

— Вы уже уходите, Кирилл Мефодьевич?

— Да, пора.

— Спасибо вам за моих.

— Ну что вы! В тридцатом, в разгар коллективизации, знакомство с сочинением Плахова стало для меня надеждой.

Он ушел, а я принялся решать детскую какую-то проблему. Допустим, дед задумал и исполнил задуманное, в качестве заложников погибают Сонечка с Павлом, и меня, соответственно, нету в природе. Согласен сию секунду на такой вариант? Пожалуй, но… они? Они бы согласились? Слава Богу, тут уж от меня ничего не зависит. А вот она — зависит; рыцарь и спящая царевна — из множества мотивов самый благородный, который я спел сегодня Кириллу Мефодьевичу. Где ж она? Скитается где-то… раскаленный, серый в трещинках перрон померещился, палисадник с изнемогающими от жары розами, стук товарняка… Милая провинция. А вдруг она здесь?.. Вздрогнул, огляделся, золотой мир затаил дыхание вместе со мной, вслушиваясь в мою галлюцинацию — осторожные, быстрые, легкие шаги… Несомненно, я жду третий день, идиот.

Испугавшись чего-то (жива ли? несуразная цыганская «погибель от злого мужа» жжет и мучает), я поспешил к родному флигелю, там мама на ступеньках с женщиной в белом — да, Любаша, сразу исчезла, а мама пошла мне навстречу по аллейке с дрожащей улыбкой — предчувствием плача, — но подошла, справившись, ясно улыбаясь.