— Завтра, поэтому и нужно использовать каналы.

— Так хоть приблизительно, во сколько он может быть дома?

— Во сколько угодно. Может и вообще не быть, а сразу приехать на вокзал.

Лиза окаменела в дряхлом кресле, опустив руки на колени. Пусть катится! Но… в ласковом своем и безмятежном детстве она не привыкла к таким щелчкам. И не собирается привыкать. А главное: всю позапрошлую ночь он провел здесь и насилу ушел от нее утром, но ничем себя не выдал. Погоди, надо рассудить хладнокровно. Что если жена узнала (с каким ехидством она со мной разговаривала!), узнала и поставила ультиматум… Ивану Александровичу? Лиза расхохоталась. Это невозможно, заруби себе на носу! Он совершенно свободен и всегда делает, что хочет, — есть в этом гибельное что-то и неотразимо притягательное. И я буду делать, что захочу.

По «09» Лиза узнала номер железнодорожной справочной, трубка закаркала веще, с металлом: «Жди-те-от-ве-та-жди-те-от-ве-та-жди-те…» Наконец дождалась, чтоб узнать: на Кавказское побережье поезда отправляются в течение всего дня! Больше делать было нечего. Встала. Вот зеркало, оно уж замутилось. Подошла. Девочка в голубом (да, в джинсах и майке, в которых бегала на уголок перекусить), а за спиной над плечом почудилось лицо… даже не лицо, а усмешка его — крупные, красные губы, зубы очень белые, ровные, блестящие, сейчас скажет: «Ну, девочка моя…» Лиза прошла в столовую, легла на диван под гобеленовой дамой в странном изнеможении, но готовая мгновенно вскочить, выскочить в прихожую, схватить трубку и высказать все, что она о нем думает.

Страстный пыл расходовался на пустяки, телефон, проклятый, звонил безостановочно: Анна Леонтьевна интересовалась ходом экзаменов, некто из издательства требовал писателя Плахова, сладкий восточный голос раз пятьдесят или сто пропел: «Это опэрэтка? Мне опэрэтку!» — ну, она ему спела. Он не позвонил.

В двенадцатом ночи не вытерпела, набрала номер. «Его до отъезда уже не будет», — с оскорбительной ясностью ответила счастливая женщина, которая едет завтра с ним в Пицунду.

Лиза опять завалилась, как была, в майке и джинсах, на диван и заплакала жадно, всласть. Мало того, что он уезжает трусливо, тайком — он даже последнюю ночь не пожелал провести с ней. Неужели какую-то женщину целует он сейчас, бормоча в забытьи слова единственные — до головокружения, до обморока… Да, вынуждена была признать Лиза, не исключено: самое доступное, острое наслаждение, говорил он, это новизна. И он всегда оказывается прав, гад! Она с силой стукнула кулаком по диванной спинке, пружины всхлипнули, слезы иссякли, Лиза задумалась. Новизна. Это значит: с кем-то, с другим, будет еще лучше? Выходит, так, но сейчас это непредставимо. Сейчас… она согласилась бы остаться с ним на необитаемом острове, где ажурная пена, оранжевые и лиловые холмы и зеленые змейки на дне. Не навсегда, конечно, а на тот срок, пока он ей не надоест. Неужели мой срок наступил раньше? Да, но он как о единственной говорил обо мне, и как, вспомни… лучше не вспоминать! — и он никогда не врет. Что ж, никогда не врет в данный момент. Момент прошел, я уйду, но не как он — поджавши хвост (Лиза выбирала выражения соответствующие, чтоб унизить и освободиться), я его брошу, а не он меня.