— Что ты хочешь сказать? — спросил Фелипе, вскакивая. И опять почувствовал, как засосало под ложечкой. Он услышал, как хлопнула дверь, сел на край кровати. В столовой ему придется пройти мимо столика номер два, поздороваться с Паулой, с Лопесом и с Раулем. Он начал медленно одеваться, надел синюю рубашку, серые брюки. Когда зажег верхний свет, увидел на полу трубку и подобрал. Так ни разу и не выкурил. Подумал, что, наверное, лучше всего отдать ее Пауле вместе с табаком, а уж она пусть… А в столовой он должен будет пройти мимо столика и поздороваться. А если взять трубку и, проходя мимо, положить на стол, ни слова не говоря? Ну и дурак, так разнервничался. А если носить в кармане и при случае, на палубе, когда тот выйдет подышать свежим воздухом, подойти и просто сказать: «Это — ваше», что-нибудь в таком духе. И тогда Рауль, наверное, посмотрит на него так, как смотрел тогда, или так же, как тогда, тихо улыбнется. Нет, может, не улыбнется, а попытается взять его за руку, и вот тогда-то… Он медленно причесался, оглядев себя в зеркале со всех сторон. Нет, он не пойдет ужинать, не доставит тому удовольствия видеть, как он покраснеет, проходя мимо их столика. «Если бы я не краснел», — подумал он, злясь, но с этим он ничего не мог поделать. Лучше сидеть на палубе или в баре и пить пиво. Он вспомнил дверь в переходе, за которой начинался трап, и Боба.

Донья Росита с доньей Пепой устроились в первом ряду и приготовились смотреть и слушать; к ним присоединилась и сеньора Трехо, разгоряченная бурной артистической деятельностью дочери. За ними из столовой потянулись остальные. Хорхе, очень торжественный, уселся между матерью и Персио, а Рауль, похоже, не собирался садиться и стоял, прислонясь к стойке, и ждал, когда все рассядутся. Кресло дона Гало поместили на председательское место, и шофер поспешил затеряться в последнем ряду, где сидел и Медрано, куривший сигарету за сигаретой и, судя по виду, не испытывавший особой радости. Мохнатый еще раз поинтересовался, куда же делся его напарник-акробат, и, доверив донье Росите подержать свою маску, отправился посмотреть, что с Фелипе. Паула, приладив маску, отдаленно напоминавшую полинезийскую, развлекала Лопеса, подражая голосу сеньоры Трехо.

Метрдотель подал знак официанту, и свет погас, но одновременно зажглись два прожектора: один — в глубине зала, а другой — на полу, возле рояля, втиснутого между стойкой и стеной. Мэтр торжественно поднял крышку рояля. Раздались жидкие аплодисменты, и доктор Рестелли, отчаянно моргая, ступил в освещенный круг. Разумеется, не ему следовало бы открывать этот простой и непринужденный праздничный вечер, идея которого целиком и полностью принадлежала выдающемуся и благороднейшему человеку, его другу, дону Гало Порриньо, здесь присутствующему.