Майкл кивнул и сразу же пустился в объяснения:

– Понимаешь, доктор приехал, когда было уже поздно. Она уже умерла. В семь часов. Это доктор сказал, что надо делать вскрытие. Доктор сказал, что её отравили, поэтому ничего не поможет, даже бальзам… – Майкл запнулся на незнакомом слове, затем повторил его, – даже бальзамирование. Её эта гадина, Инес, отравила. Она ненавидела мамиту из-за Гонсало и из-за меня и решила её убить. Отравить то есть.

– Почему ты так думаешь, Мигелито? Ты что-нибудь видел? Вот, например, ты видел, как она подсыпала ей что-то?

– Да ничего я не видел. Но я точно знаю, что это так. И если её не остановить, она и Гонсало убьёт. – Тут Майкл резко замер, будто вспомнил что-то, а вспомнив, удовлетворённо кивнул. – Она и сама сдохнет при этом, но как именно – не знаю.

Мигель лишь покачал головой в ответ и только собрался что-то сказать, как дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился Гонсало, который, судя по побагровевшему лицу, уже успел пропустить пару стаканчиков в подсобке у Хуана и был настроен самым решительным образом.

– А ты, я вижу, неплохо тут устроился, Мигель Фернандес! – не терпящим возражений тоном заговорил он. – Неплохо, чёрт меня дери, устроился, Мигель Фернадес, да?!

– Я всё объясню, – попытался охладить воинственный пыл Гонсало Мигель.

– Засунь к себе в зад свои чёртовы объяснялки! Мне на них наплевать! И слушай сейчас то, что я скажу! Я тебе тут гулять не позволю! Это мой дом, чёрт побери, посочувствовал – и ладно, а теперь, будь добр, проваливай отсюда!

Во время разговора Гонсало несколько раз облокачивался о дверной косяк явно для обретения большей устойчивости. Воротник его несвежей сорочки не был выправлен как следует, на отёчном покрасневшем лице сверкала проседью густая двухдневная щетина, а во всём облике проступало нечто залихватски-забулдыжное, будто Гонсало специально загримировали, чтобы снять в кино в роли неудачника.

– Ты сейчас заткнёшь свою глотку и выйдешь отсюда вон, – спокойно сказал Мигель, – а я поговорю с мальчиком и уйду. И ты не посмеешь мне помешать.

Что-то то ли в словах, произнесённых вполне миролюбиво, то ли в приглушённом против обычного голосе, то ли во взгляде Мигеля отрезвило Гонсало, а отрезвление автоматически усилило злость. Он набычился и пробормотал в усы, не заботясь о том, расслышит сказанное им собеседник или нет:

– Говори, кто ж тебе мешает? Я, что ли, мешаю? Плевать я на тебя хотел! И нечего здесь командовать! Иди своей толстой бабой командуй, сучий сын!

И он вновь притулился к дверному косяку с явным намерением присутствовать при разговоре.