Панчито даже не знал, почему соврал Майклу насчёт Мигеля. Ложь выскочила из него самостоятельно, без разрешения и мгновенно выстроила в мозгу целый ряд решений, о которых Панчито раньше не посмел бы и подумать.
– Хочешь, отвезу тебя к нему, – предложил он.
– Да… Конечно…
Майкл открыл дверцу и забрался на заднее сиденье.
– Нет-нет. Не сюда. Полезай в багажник.
– Чего?
– Полезай, говорю. Если тебя увидят со мной ночью на дороге, меня могут остановить и задержать. Начнут выпытывать, откуда ты и куда я тебя везу. Ты же гринго, забыл, что ли?
Майкл подумал, что шофёр Мигеля, скорее всего, не преувеличивает насчёт возможных осложнений, и покорно позволил запереть себя в багажнике, а Панчито вырулил на трассу буквально за несколько минут до появления мчавшихся в сторону горевшего поместья пожарных, полудюжины полицейских машин, минивэна Гуттьересов и ещё доброго десятка автомобилей, битком набитых забывшими о празднике людьми.
О пожаре в поместье Гуттьересов сообщил один из полицейских, по долгу службы патрулировавший окраину городка и обративший внимание на большое зарево на небе. Новость распространилась с быстротой молнии, и Хуан вспомнил, что Гонсало уехал домой сразу после разговора с Мигелем, и уехал один, без попутчиков.
Нигде не было видно и Инес.
Первой запаниковала Сэльма. Ударяя себя по щекам, она плакала и твердила, что неспроста видела накануне плохой сон, в котором Тереса всё ходила по комнате Майкла и никак не могла успокоиться. Зарыдала порядком уставшая и испугавшаяся слёз матери одна из девочек, растерянно смотрели на взрослых Хосито и Тониньо, а Гуаделупе и Лусиана – друг на друга, и каждая из них боялась признаться первой, что думает о том, что произошло там, в поместье, где оставался Мигелито и лежали в укромных уголках их скромные накопления…
– Пресвятая Дева! Пресвятая Дева! Пресвятая Дева! – как заведённая, вдруг стала повторять Лусиана.
Ничего не понял лишь Хесус, поскольку уже успел обдолбаться и, пуская слюни из полуоткрытого рта, апатично сидел на корточках в одном из уголков площади.
VII– А-а-а-а-а-а, – кричал Мигель Фернандес, катался по земле, бился головой о дворовую брусчатку, рвал на груди рубаху. – Это я-а-а-а винова-а-а-ат. Это я-а-а-а-а вин-но-ва-а-а-а-т-т-т, а-а-а-а-а-а! Что же ты сделал сегодня, Мигель, что ты сделал?! А-а-а-а-а-а!
Потрясённые его истерикой, молчали мрачные мужчины, и только Хуан ходил среди пепелища, пытаясь найти среди догоравших обломков тела погибших.
Несмотря на то что пожарный расчёт приехал в поместье неожиданно быстро, тушить уже было практически нечего и Ньето приказал окружить пепелище и никого туда не пускать. Тогда полицейские прогнали Хуана, и, потрясённо покачивая головой, он молча присоединился к сгрудившимся неподалёку осиротевшим обитателям поместья.