— С чем пожаловал? — спросила сестра Францисса.
— Дом ищу, — пожал плечами парень. — Может, куда пристроите.
Женщины переглянулись. Та, что назвалась Татьяной, не смогла не сдержать улыбки.
— Твоя мать пришла ко мне точно так же, — сказала она. — Как сейчас помню. Лицо — в пыли и грязи, рваная футболка, драные джинсы. Засаленные волосы, взмокшие кроссовки. В кармане — ни копейки, в глазах — смертельная усталость, смешанная с неподдельной искренностью. Копается в мусорке. Я её окликнула, она подошла. Спросила, что она тут забыла. И ответ её был точь-в-точь таким же, как твой. Ну не чудо ли?
— Судьба отняла у нас дочь, взамен оставив внука, — тихо изрекла монахиня.
— Так что же, Сестра, выходит, мы с тобой — бабушки? — рассмеялась Татьяна, смотря то на подругу, то на уставшего парня.
— Почему вы называете её моей матерью? — спросил юношу
— А кто ж она тебе ещё? — отвечала Францисса. — Приютила, накормила, выходила. В тебе даже течёт её кровь. Не всякая, что рожает, достойна звания матери. Мать — это, прежде всего, та, кто заботится о тебе. Она заботилась. И о тебе, и об остальных.
— В приюте мне только тебя не хватало, — между тем продолжила Татьяна. — Но квартиру я тебе дам, с документами помогу, не потеряешься. Ты молодец, что пришёл к нам. Отдохни, посиди с нами, — она пододвинула миску с бутербродами, — расскажи о себе, о своих страхах и помыслах, о думах про жизнь. Мы готовы слушать.
Орне благодарно кивнул, принимая угощения. Только сейчас он понял, насколько проголодался.
Женщины смотрели на него. Скучающая Принцесса — улыбалась, Сестра Францисса — курила, отведя взгляд, склонив голову.
К тому времени утро уже успело смениться днём, а день — уступал место сумеркам, и над рекою таял закат алого солнца, окрашивая воды в золотой багрянец. Ни ветра, ни шума, лишь тихие мерные воды спокойной реки, что некогда обнимала своими рукавами весь Харьков, а теперь — где ещё жива, где — стала сточной канавой, а где и вовсе усохла.
Много, много потрясений пережил этот великий город за те несколько столетий, что существует. Встречал под своими сводами и друзей и врагов, знал набеги захватчиков и радость спасения. Был предан огням и переживал засухи. Слышал громы войны, впитал кровь детей — а всё равно жив, всё равно стоит, и всё помнит, до последней капли, до предсмертного хрипа, от мала до велика — каждая душа, принятая им, нашла в нём свой отпечаток. Оставила свой след. Ничья душа не забыта. Харьков помнит всех.