Я ходил в театр каждый вечер, кроме одного раза в сезон, так называемого черного вечера, когда представляли какой-нибудь «pochade»[231], считавшийся непристойным. Назавтра наши деревенские друзья приходили обсудить эту фривольную постановку и всякий раз выражали свое разочарование, ибо ожидали бо́льших неприличий.

Меня этот театр очень развлекал, равно как и моих родителей; лучшим труппам в конце гастролей устраивали нечто вроде «garden party»[232], с немудрящим, но обильным «буфетом», ублажавшим нередко пустые желудки этих славных комедиантов.

Но в последний год моего долгого пребывания в Санта-Маргарите, в 1921-м, комедианты уже не приезжали; вместо этого показывали стрекочущие «фильмы». Война сгубила даже эту живописную нищету бродячих трупп, обладавших определенными артистическими достоинствами и, по моему разумению, ставших наследниками многих великих итальянских актеров XIX века, в том числе и самой Дузе.

Однако я забыл рассказать про обеденную залу в Санта-Маргарите, которая была особенной в силу ряда причин. Прежде всего в силу самого существования: думаю, существование в доме XVIII века помещения, специально отведенного под дневные трапезы, было большой редкостью; обедали тогда в любой из гостиных, то и дело меняя их, что я делаю и сейчас.

А в Санта-Маргарите обеденная зала была. Не слишком большая: с удобствами она вмещала не более двадцати сотрапезников; два ее балкона выходили во второй двор. Туда можно было попасть через три двери: главную, ведшую в «картинную галерею» (не ту, о которой я говорил); ту, что вела в «охотничьи залы»; и третью, ведущую в «кабинет», откуда веревочный лифт опускался в кухню ниже этажом. Эти двери были белыми, в стиле Людовика XVI, с большими наличниками со всякими рельефными орнаментами и позолотой зеленоватого и матового оттенка.

С потолка свисала «масляная» люстра муранского стекла[233]; на сероватом фоне были нарисованы нежные цветы.

Князь Алессандро, обставлявший эту залу, задумал изобразить на стенах самого себя и свое семейство за трапезой. Громадные холсты покрывали целиком все стены от пола до потолка, и фигуры были написаны почти что в полный рост. На одном семья восседала за ранним завтраком: князь и княгиня[234], он в зеленом охотничьем костюме, в сапогах и шляпе, она в белом дезабилье, но в брильянтах; супруги сидят за маленьким столиком, готовясь пить шоколад, который подает им мальчик-мавр в тюрбане. Она скармливает бисквит нетерпеливой легавой; он подносит к губам большущую голубую чашку в цветочек. Другая картина представляла завтрак на траве: несколько господ и дам сидят вкруг расстеленной на лужку скатерти, уставленной роскошными сладостями и оплетенными бутылями; в глубине видны фонтан и деревья, еще совсем юные, низенькие; видимо, дело происходило именно в саду Санта-Маргариты, только что высаженном.