Мальчишеские приключения в Санта-Маргарите таились не только в неведомых помещениях и лабиринте сада, но и в отдельных предметах. Подумать только, каким источником чудес мог служить центр столешницы! Но была там и «boîte à musique»[242], обнаруженная в ящике: большая штуковина с часовым механизмом, в которой цилиндр, неравномерно утыканный шипами, вращался вокруг своей оси, нажимая микроскопические клавиши и издавая еле слышную благозвучную музыку.

Были там комнаты с огромными шкафами желтого дерева, от которых были утеряны ключи; даже дон Нофрио не знал, где они, а это что-нибудь да значит. Он долго колебался, но потом все-таки вызвал кузнеца, и дверцы отворились. В шкафах обнаружились залежи постельного белья, дюжины и дюжины простыней, наволочек, коих бы хватило на целую гостиницу (притом что в доме их и так было предостаточно в известных нам шкафах); в других хранились одеяла настоящей шерсти, посыпанной перцем и камфарой; в третьих – столовое белье, камчатные скатерти и салфетки, крохотные, побольше и непомерные, и все с дыркой посередине. Каждый слой этого домашнего богатства был переложен мешочками лаванды, давно превратившейся в пыль. Но самым интересным шкафом был тот, что содержал канцелярию XVIII века: он был немного меньше других и битком набит громадными листами истлевшей писчей бумаги, гусиными перьями, аккуратно связанными по десять, красными и зелеными «pains à cacheter»[243] и длиннющими стержнями сургуча.

Были и прогулки вокруг Санта-Маргариты – чаще всего к Монтеваго, поскольку дорога шла по равнине, и не слишком далеко (около 3 км в каждую сторону), и цель вполне определенная, хотя и очень завлекательная – сам Монтеваго.

Потом была прогулка в противоположную сторону, по проселочной дороге к Мисильбези[244]; мы проходили под огромной зонтичной сосной и по мосту Драгонары, неожиданным образом окруженному густой зеленью, которая напоминала мне сцены из Ариосто, какими они представали мне в те времена на иллюстрациях Доре[245]. По прибытии в Мисильбези – разбойничий пейзаж, свидетель всего насилия и злоупотреблений, каких, по моему разумению, уже не было тогда на Сицилии (несколько лет назад увидал я некое местечко неподалеку от Санта-Нимфы[246], Рампинцери называется, в котором признал злодейский, но милый сердцу лик Мисильбези), выжженное солнцем старинное здание почты на перекрестке трех пыльных и пустынных дорог, что скорей уж должны были вести в Дите, а не в Шакку или Самбуку, – возвращались мы, как правило, в коляске, так как установленный лимит в семь километров был давно превышен.