Выкрикивая сии прекрасные истины, Матвей приосанился, даже несколько похорошел. Но Архарову было не до восхищения.

- Угомонись, Матвей. Коли уж сказал прозвание, и адрес называй. Ты же моих молодцов знаешь, десятские за два дня мне этого доктора Лилиенштерна в лучшем виде предоставят, - сказал обер-полицмейстер. - От твоего запирательства никому лучше не станет, ей-Богу. Ешь-ка лучше. Тучкова ждать не станем - он еще, может, лишь к рассвету заявится.

- Тебя, Николашка, не понять… - проворчал Матвей. - Испортила тебя сия должность - то орешь, то грозишься… и еще полагаешь, будто тем способствуешь моему рвению?…

- Меркурий Иванович, налей сему эскулапу в большую стопку, у нас там где-то есть серебряные большие, - сказал Архаров, - а мне и малой довольно.

За ужином он более о консилиуме не вспоминал. И только по тому, как он рассеянно шарил ложкой или вилкой по пустому месту, можно было догадаться, что обер-полицмейстер уже не в нынешнем, а в завтрашнем дне и дает архаровцам приказание выследить, но ни в коем случае не вспугнуть доктора Лилиенштерна.

* * *

Тереза была в такой растерянности, что невольно вспоминались чумное лето, чумная осень, пустой ховринский особняк. Тогда ей казалось - невозможно человеку быть ближе к смерти, и наилучшее, что можно сделать - добровольно переступить порог, находящийся где-то высоко в небе…

Музыка укрепляла ее в этом намерении, и блаженное угасание было для нее угасанием музыкального аккорда в небесных сферах, что бы ни толковал, принося еду и питье, Клаварош.

Сейчас ей казалось, что выбор был неверным. Жизнь после штурма ховринского особняка потекла в неправильном направлении, наполнилась суетой и занятиями, которые отнимали время, давая взамен странную радость - Тереза ввек бы не думала, что будет испытывать такое унылое удовлетворение, подсчитывая в лавке дневную выручку. Все яснее становилось, что она живет какой-то чужой, не своей жизнью, жизнью вне любви и музыки, причем к той любви и той музыке, что владели ею, двадцатилетней, возврата уже не было и быть не могло.

И возвращение минувшим летом Мишеля Ховрина, хотя и сопровождалось музыкой, на самом деле уже было вне музыки, она понимала это вся яснее, пока он не исчез из ее жизни, как ей казалось, окончательно.

И Тереза продолжала, как механическая кукла, умеющая шевелить руками, управлять своей модной лавкой, читать журналы, советоваться с Катиш, одеваться со вкусом, варить кофей… продолжала, снова ощущая себя вне истинной жизни. Лишь когда явился Клаварош и посоветовал уезжать, ей показалось, что отъезд мог бы стать спасением.