— Я только выполняю приказ, — ответил я, продолжая стирать с доски.

— Чей?

— Директора.

— Ха! — бросил Чиру, и на мгновение я испугался: вдруг он в меня плюнет? — Кто это слушается директора?

— Для меня он начальство, хоть вы его своим начальством и не считаете.

— Будет большой шум.

— А директор сказал — он вас утихомирит.

Тут Панди шагнул ко мне и попытался вырвать у меня из рук тряпку.

— Попробуйте еще раз, и я проломлю вам голову, — пообещал я.

Он удивленно воззрился на меня. Я кончил стирать с доски и направился в кабинет директора, обронив через плечо:

— Прежде чем затевать эту заваруху с требованиями, вы бы, Чиру, хоть выучились грамотно их писать.

К моему удивлению, директор дремал. Ему уже было лет шестьдесят пять или семьдесят, а может, и больше. Степень бакалавра гуманитарных наук (кажется, географии или чего–то в этом роде) он получил еще в двадцатых годах — сразу после войны, как он почему–то выражался. Что он делал последующие сорок с лишним лет, мне неизвестно — знаю только, что он, в том или ином качестве, неизменно участвовал «в обучении подрастающего поколения» (еще одно излюбленное его выражение). Что ж, если и так, то за те два года, которые я его знал, особенно похвастать ему было нечем. Могу сказать точно, что ни малейшего проблеска педагогического дарования я у него не обнаружил. Впрочем, как я уже отметил, все мы питали к нему известную долю нежности — так относишься, скажем, к своему дедушке, который уже начисто позабыл к своему дедушке, который уже начисто позабыл собственное имя.

Он дремал в кресле, склонив голову на плечо. Его белые, словно хлопок, волосы были такие реденькие что сквозь них просвечивала шоколадная кожа. Сморщенные, тонкие, как облатки, веки с жалкими остатками ресниц, некогда густых и длинных, прикрывали потухшие от времени глаза. Из–за зубного протеза челюсть его, даже во сне, казалась угловатой и неподвижной: можно было подумать, что она состоит из железных пластинок и наугольников, а не из костей и мышц, как у других людей. Руки его лежали на коленях, и на плотно сомкнутых губах белела, словно у спящего младенца, ниточка засохшей слюны.

Разбудил я его не сразу — мне хотелось сперва чуть поостыть. Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и встал под ветерок электрического вентилятора. Немного придя в себя, я несколько раз кашлянул.

Директор открыл глаза и выпрямился в кресле.

— Слушаю вас, Чаттерджи. Что скажете?

Казалось, мое вторжение его рассердило.

— Надо бы кое–что утрясти относительно Дня спорта, — ответил я.

— Так–так…

Я стал излагать ему подробности дела. Необходимо привести в порядок спортивные площадки и заново их разметить, поставить скамьи для гостей и студентов, повесить знамена и флажки — ну и так далее. Для всего этого требуются рабочие руки, а администрация, распоряжающаяся охранниками, совершенно не желает идти мне навстречу. Тут директор зевнул, и я на мгновение умолк. Потом снова стал ему объяснять: главное, нет денег на то, чтобы провести праздник как следует или хотя бы более или менее пристойно.