Возле змеиной норы Ямуна была одна. Она сидела над норой в земле, засунув в нее руку. Мне показалось, что Ямуна мертва. Ну и хорошо, решил было я, теперь–то меня отправят домой. Но против воли я вдруг задрожал. Мама часто говорила, что кобра не забывает зала целых двенадцать лет. И вот, где–то здесь, свернувшись в темной глубине земли, она поджидает меня. Тем не менее я поднял камень и ткнул им Ямуну. Она поднялась и сказала:

— Уходи отсюда!

Я ответил:

— Не уйду.

И она пошла за нами. Катира, проводив нас домой, ушел, напевая все тот же мотив. Дома я продолжал тщетную борьбу с Ямуной. Она сердито настаивала, чтобы я отправился вместе с ней в деревню, где жили люди низшей варны. Иначе, говорила она, зачем я помешал ей умереть. Мы шли вдоль колеи, выдавленной в земле повозками, и всю дорогу я дулся и плакал. Наконец мы оказались перед грязной лачугой, и там, под фонарем, подвешенным к навесу, стоял школьный учитель. На этот раз он смотрел на Ямуну зло и сказал: сколько же можно ждать, разве он не просил ее поторопиться? Он крикнул:

— Эй, Парбу! — и увел Ямуну в лачугу.

Она попросила меня подождать на улице.

Дом принадлежал человеку низшего сословия. Я знал это по запаху рыбы и кур на дворе, невыносимому для меня. Я происходил из семьи ортодоксальных брахманов, поэтому никогда прежде ноги моей в таких местах не бывало. Прямо перед домом стоял огромный медный чан для мытья. Какая–то женщина подошла к ведру, на которое я уселся, и сплюнула. С пучком волос на макушке и в своей одежде — на мне было верхнее одеяние и дхоти — я в этом доме явно казался лишним и теперь проклинал Ямуну за то, что она привела меня сюда. Ладно, ладно, думал я, вот придет мой отец, он научит ее уму–разуму.

Появились какие–то люди, определенно из низшей варны, и потребовали Парбу. С фонарем в руке он вышел, смуглый мужчина с усищами, как у бандита, и я с ужасом подумал, что в грязных чашках, которые он протянул пришедшим, наверно, пальмовая водка. Так что этот дом скорей всего был питейным заведением, откуда люди низкого сословия выбирались вечерами, покачиваясь и что–то бормоча. Жена Парбу, та самая женщина, которая плюнула, появилась опять и подала гостям жареную рыбу на пальмовом листе. Рыба воняла так, что меня чуть не стошнило. Потом из темноты выплыл какой–то тип с поганой чашкой, которую он хотел снова наполнить; увидев меня, он начал громко смеяться и лопотать что–то невнятное. Пьяному было смешно застать в питейном заведении мальчика из варны брахманов. По уличным скандалам, случавшимся иногда в моем городе, я знал, как опасны могут быть такие люди, и потому проскользнул в дом.