Ямуна лежала на спине. На ней ничего не было, кроме полотенца, прикрывавшего самые стыдные части тела. На животе, покрытом толстым слоем коровьего навоза, стояла глиняная зажженная лампа. Я застыл пораженный. Парбу поместил на живот Ямуны горшок и сказал:

— А теперь пусть оттуда все высосет.

Страшно было видеть, как Ямуна лежит здесь, похожая на мертвую, протянув руки вдоль тела и закрыв глаза. Я подошел к ней и прикрыл ее грудь концом верхнего одеяния. Глотая слезы, причиной которых был страх перед этим смуглым человеком и школьным учителем, стоявшими над Ямуной, я прошептал:

— Ямуна, вставай. Я хочу домой, хочу спать.

Но тут учитель вдруг подхватил меня и вытащил на улицу. Я не посмел противиться. Вышел Парбу и сказал учителю:

— Все в порядке, вы можете идти.

Учитель что–то пробормотал, вытащил из кармана рубашки деньги и сунул их в руку Парбу. Мне послышалось, будто учитель объяснял, что сейчас он пойдет домой, где и собирается остаться. Когда он произнес название города, я крикнул, чтобы он взял меня с собой. Он ответил:

— Да заткнись ты, — и быстрым шагом ушел, держа факел, мерцавший во тьме.

Все было как дурной сон. Не помню, как я заснул. Проснувшись же, я увидел, что стоит ясное солнечное утро. Я не мог понять, где я и как сюда попал. Мне вспомнилось вдруг другое утро, когда мои родители отправляли меня к Удупе изучать веды, посадив в повозку, запряженную волами. Но почему я оказался в этом доме? Противная курица рылась на дворе в грязи, противным был кислый запах пальмового питья. А там, где копалась курица, виднелись следы рвоты, и я подумал, что это меня вырвало. Мальчик, мой ровесник, коротко остриженный, в грязной рубашке и коротких штанишках носился по двору. Потом он стянул штаны и выпустил тонкую струйку. Оправляясь, он насвистывал, а кончив свои дела, стал гоняться за цыпленком. Цыпленок бегал туда–сюда, но со двора не убегал Мальчик наконец поймал его и поспешил на зов матери, держа цыпленка вниз головой. Меня поразила сцена ловли и жалостные звуки, которые издавал цыпленок. Немного погодя из дома донесся протяжный крик, а потом пронзительный, короткий, отозвавшийся во мне дрожью.

Пошатываясь, опираясь на стену, чтобы не упасть, появилась Ямуна. Она была очень бледной и стала как будто намного меньше. Увидев меня, она заплакала. Я подошел к ней и поддержал ее. Парбу сказал:

— Ты можешь отдохнуть.

Но Ямуна даже не взглянула на него.

Она шла, как пьяная, вцепившись в мою руку. Я был счастлив, что иду домой. Когда лачуга Парбу скрылась из виду, я заметил кровь на перемазанном сари Ямуны и закричал: