– Вот этого-то я как раз и не заметила.

– Я еще могу простить заждавшимся своих женихов невестам из «Союза германских девушек». Но вы-то солдат, Фройнштаг.

Сказав это, Скорцени приоткрыл дверь еще шире. В комнату они заглянули вместе. Замерли. Переглянулись. В его постели, обхватив руками оголенные смуглые ноги, сидела какая-то девица. Она предстала перед ними в нижней рубашке и, похоже, что появление в проеме двери мирно воркующей парочки ничуть не смутило ее.

– Вас… прислал… Кардьяни? – чуть ли не заикаясь, поинтересовался Скорцени на немецком.

– Си, синьор.

На вид ей не более двадцати. По-лебяжьи изогнутая шея, как и очертания пухлых оголенных плеч, показались штурмбаннфюреру прекрасными. Теперь у него были все основания сожалеть, что он так опрометчиво задержал Лилию у своей двери.

– Он послал вас прямо в постель?

– Си, синьор.

– Вам здесь удобно?

– В общем-то… Хозяин приказал дождаться вас в постели. И ни в коем случае не уходить, – объяснила девушка на плохом немецком, в котором, однако, чувствовалось влияние какого-то диалекта.

– Ничего не поделаешь, Фройнштаг, – развел руками Скорцени, прикрывая дверь. – Я держался, сколько мог.

– Да уж… Вижу, что держались.

– Спокойной ночи, унтерштурмфюрер. Сегодня мы с вами прекрасно поработали.

– Не обольщайтесь: основная работа, – кивнула Лилия в сторону девицы, – вам еще только предстоит.

Фройнштаг бросила тяжелый, преисполненный презрения взгляд сначала на Скорцени, потом на девицу и, повернувшись, направилась в конец коридора, где находилась ее комната. Выбирая эту обитель, Лилия явно исповедовала принцип: лишь бы подальше от штурмбаннфюрера. У нее были для этого все основания.

30

30

Проследив, как Фройнштаг нервно промаршировала к себе, Скорцени вошел в комнату, взял девицу за волосы – они были шелковисто-жесткими и источали фиалочный аромат луговых цветов – и, запрокинув голову, всмотрелся в лицо.

Римский нос, припухлые губы, родинка на левой щеке…

Нет, он не припоминает ее. Среди девиц, с которыми развлекались его «коршуны», такой красотки не было. Убедив себя в этом, Скорцени вздохнул с нескрываемым облегчением: не хотелось быть одним из них.