По неуловимому движению руки Щебуняева Рыжик, минуя кусты, понес грузное, уставшее тело всадника туда, откуда его продолжали звать сдержанно, но настойчиво.

Старшина и Огрызков, теперь уже вдвоем, значительно быстрее побежали к поляне. При свете ясных звезд и обнаженной луны на безоблачном небе видно было, как у старшины за пригнутыми плечами металлической белизной сверкало лезвие топора. А у Огрызкова, корпусом сильно подавшегося вперед, чтобы легче бежать среди кустарников, на согбенной спине бугрилась походная сумка. Он захватил ее с молчаливого согласия старшины: дескать, твои лекарства, Тит Ефимович, там даже очень могут пригодиться…

Они теперь бежали уже рядом с проселком, в каких-нибудь десяти шагах от него. Но на проселок не выбегали, и не без умысла: там был свой напряженный порядок; за него отвечали другие, отвечали, рискуя жизнью. Как же можно было чинить им хотя бы ничтожно малую помеху!..

В просветах между кустами пробегавшим старшине и Огрызкову видно было, как по затененному проселку молчаливо двигались коровы, телята. Рабочий скот тянул арбы и повозки, нагруженные мешками, должно быть, с мукой: при свете ракет на мешках заметна мучнистая белизна.

По сторонам, оберегая порядок и тишину, шагают люди. Лица у них несхожи, но на всех на них стынет суровая настороженность: какой-то будет следующая секунда в их жизни и в жизни всего живого, за что они сейчас в ответе?

Старшина и Огрызков обгоняют передние две арбы. Им теперь недалеко до поляны. Чаще и ближе разрывы. На одной из арб, прорываясь сквозь огневой гул, слышен настойчивый и горький детский плач:

— Мама, ну скажи «им», чтобы не бомбили! Скажи! Скажи! Ну чего ты молчишь?!

В секунды тишины отчетливо до старшины и Огрызкова доносится горестный ответ матери:

— Сынок, Левушка… помолчи, милый. Все молчат, и ты помолчи, потерпи.

Левушка со слезой в голосе — к матери:

— Мама, заругай «их» черным словом!

Мать сердитее и опасливее на сына:

— Кому говорю: цыц! Цыц!

Огрызков не выдерживает молчания. Он бежит и кричит через плечо в сторону проселка:

— Левушка, мы со старшиной спешим прогнать «их» с нашего неба! Будем гнать и ругать черными словами.

Левушка просит:

— Возьмите и меня с собой!

Старшина, откашлянув что-то такое, что горькой накипью вдруг стало теснить ему глотку, крикнул в сторону проселка:

— Левушка, мы тебя обязательно возьмем, только позже!

Прошуршали по кустам убегавшие вперед старшина и Огрызков. Молчал и Левушка — он, наверное, ждал и надеялся, что сильные дяди, обещавшие прийти за ним, непременно придут… Было бы совсем спокойно и тихо, как положено быть в звездную полночь, если бы не «их» ракеты над поляной, если бы не рев «их» самолетов, если бы не разрывы сбрасываемых «ими» бомб.