В его голосе уж очень большая тревога!

— Еще как чую! — отвечает старшина чуть приотставшему Огрызкову и тут же объясняет убежденно: — Товарищ Щебуняев — самое ответственное лицо в этом движении. Он лучше других понимает, что сейчас нужно делать. Ему надо помочь. Мы должны усилить его голос!

Они пересекают проселок, по которому движутся лошади, повозки и люди, что должны быть при них. Пересекли проселок и стали поочередно, вслед за Щебуняевым, выкрикивать его распоряжения, похожие и на горячий призыв, и на душевную просьбу.

Кричит старшина:

— Товарищи, не сбивайтесь в кучу! Не теснитесь! В стороны не кидайтесь! Оставайтесь под защитой кустарников!

Те же слова выкрикивает и Огрызков.

По голосу Щебуняева старшина и Огрызков догадываются, что бежать до Митрофана Михайловича осталось уже не так далеко…

Новый рычащий заход самолетов, новые разрывы бомб все в той же стороне, откуда мгновение назад доносился охрипший голос. На бегу старшина и Огрызков жадно ждут, что вот-вот голос Щебуняева снова послышится, но его нет… Теперь они бегут еще быстрее. Испуганными взглядами красноречиво спрашивают один другого: «Там что-то случилось?!»

Вразнобой несколько голосов неистово позвали:

— Старшина Токин!.. Огрызков!.. Скорее сюда!.. Скорее к товарищу Щебуняеву!..

Старшина и Огрызков уже не могли сомневаться, что Митрофан Михайлович Щебуняев вражеской бомбой выведен из строя. Живой поток, не слыша его призывных слов, стал беспорядочно сбиваться в стороны от проселка, слепо искать безопасных мест.

Сами собой вырвались у старшины громкие, призывные слова:

— Товарищи, замереть на месте! Никуда из кустарников! Такой вам приказ от товарища Щебуняева… Посмотрите, как горит подбитый зениткой фашистский самолет. Взгляните и наберитесь терпения и веры!

* * *

Час раннего утра.

Верхний край солнца показывается оттуда, где после полуночи лежала узкая серо-зеленая предзоревая полоска. Над поляной повис росный, прохладный воздух. На поляне в двух местах дымились, дотлевая, подбитые самолеты. Минувшая страшная ночь оставила свои печальные следы. Тихо вокруг. Только одного человека отыщет внимательный глаз. Человек этот — старшина Токин. Опустив плечи, он сделает два-три медленных, осторожных шага — и остановится. Стоит долго, неподвижно и смотрит в землю… Убитых и раненых уже убрали. Даже успели мелко взрыть лопатами те места, где пролилась кровь, а взрытое разгребли граблями, будто забороновали.

«Ах, вот он…» Старшина остановился около жеребенка вороной масти, лежащего в мертвом спокойствии. Можно было подумать, что он глубоко заснул, если бы не была судорожно подтянута к животу до колена оторванная нога. Выше колена она была перетянута жгутом из марли и веревок… Вспомнил старшина, что, когда это случилось с вороным жеребенком, Щебуняев кричал надорванным, хриплым голосом: