– Сейчас я вас поцелую, – произнес он. – Если вам не понравится, если что-то вас напугает, если станет не по себе, просто скажите, и я остановлюсь.

Она опустила голову, закрыла глаза ладонями, застонала.

– Что? Что я такого сказал?

– Вы так добры. Отчего вы так добры ко мне? Я этого не заслужила.

Он взял ее ладони и прижал к своей груди:

– Я люблю вас. Всегда любил. С того самого мгновения, когда впервые увидел вас. С тех пор я ваш.

– Вы и правда должны были быть моим покорным слугой, – проговорила она, стараясь обратить все в шутку и отвлечься от натиска чувств, которые всколыхнуло его признание. – Вы ведь должны были мне подчиняться. Но вышло так, что с первой же минуты вы взяли все в свои руки.

– Я ваш, Джейн, весь ваш, – повторил он. – Душой и телом.

– Вот видите? Ровно об этом я и говорю. Что за мужчина способен признаться в подобном? Что за мужчина способен такое сказать?

– Мужчина, которому надоело врать. Мужчина, никогда не понимавший, что он, черт подери, такое. Мужчина, у которого даже имени нет.

– У вас есть имя.

– Нет. У меня с десяток имен, но ни одно из них мне не принадлежит.

– Вы Ноубл Солт.

– Это не мое имя.

– Ваше. Для меня и для Огастеса вы Ноубл Солт.

– Это имя того, кем мне хочется быть. Мне никогда еще ничего не хотелось так сильно. Если бы я мог, то навсегда остался бы вашим Ноублом Солтом. И больше никем.

– Но почему вам нельзя им быть? – почти выкрикнула она.

Он молчал, словно пытался подобрать верный ответ. Но так ничего и не ответил.

– Мне сорок один год. Я старше, чем был мой отец, когда я ушел из дома. А мне он тогда казался стариком. – Он рассмеялся, но смех его прозвучал сухо, вымученно. – Он и был стариком. Стариком, который наплодил тринадцать детей и всю жизнь тяжело работал. И которому суждено работать до самой смерти. Неудивительно, что он так быстро состарился. При такой жизни мало кто живет больше пятидесяти лет. Но я старею иначе, чем мой отец. Я вроде Питера Пэна, мальчишки, о котором мне рассказывал Гас.